II «Сто двадцать весен и сто двадцать зим Испепелили немощное тело; И дух мой угасает купно с ним, Но вера и досель не оскудела. Да, правил я Тобой сужденный путь, Но кончена стезя моя земная; Трудился я, не смея отдохнуть, Ни страха, ни отчаянья не зная; Я, зривший пламень Твоего столпа, Усердствовал в служенье неустанном; Но тернии растит моя тропа, И небеса поволоклись туманом; Меня забыли в племени моем, И поприща былого не осталось; И по земле отныне мы вдвоем Влечемся: я — и горькая усталость; И я взываю: Господи! укрой Благословенною могильной тенью Того, кто жаждет мира, как герой, Отдавший силы славному сраженью. Ужели нужен я людскому роду, Коль убывает утомленный слух, И зренье иссякает год от году, И черною тоской охвачен дух? Да! время, хоть оно разит нескоро, Браздами прочертило мне чело, И унесло былую ясность взора, И светлые виденья унесло; И холодны, как лед, мои седины, И мой хребет сгибается в дугу… Ты внемлешь эти вздохи? Ни единый Я без усилья сделать не могу. О, смилуйся над немощным рабом, Который искони Тебе был верен, А нынче в Твой обетованный дом Скребется, схожий с изнуренным зверем! III Он застенал, как позабытый пес, Потом умолк… Недвижный, как утес, Остался Моисей на горной тверди, И ждал, дабы явился Ангел Смерти И душу возрыдавшую унес. И выслал Бог сурового гонца… Но тот витал, приблизиться не смея, И старого не тронул мудреца, Зане объял седины Моисея Горящий нимб тернового венца! И не был явлен вожделенный знак И понял старец, что вотще и втуне Мольбы летели в запредельный мрак, Подобно волнам, вздыбленным в буруне… И выпрямился он, и молвил так. IV «Я кротостью покоя не обрел… Смиренье ныне уступает гневу! Светилам внятен жалобный глагол, И зверю, и несмысленному древу, — Но не Тебе, Всевидящий Творец, Презревший муку племени людского, Не милующий плачущих сердец, Не внемлющий отчаянного слова, Не ставивший вовек препоны злу, Не даровавший праведным награды… Услышь! Я в небо возношу хулу, Когда молитве небеса не рады! Услышь! Тебе глаголет жалкий прах! Пророком бывший, ныне ставший тленом, Тебе во славу, сатане во страх Я ратовал с усердьем неизменным. Зачем не умеряешь эту боль, Зачем не утоляешь эту жажду? Зачем — ответствуй, Боже! — и доколь Влачить страданье, коим ныне стражду? Зачем Ты сокрушал мои мечты? Зачем дарил и тотчас отнимал их? Зачем, Господь немилосердный, Ты Великим сотворил меня средь малых? О сеятель, забывший о посеве! О Ты, поправший собственный закон, — Я гневаюсь! И, говоря во гневе, Сулю Тебе неслыханный урон! Освобожденный от былого плена, Пылает факел моего ума! И круг земной, забав Твоих арена И рода человечьего тюрьма, Назавтра обратится битвы полем! О, я взбунтую злополучный род, И, вопреки томлениям и болям, Оковы Божьи смертный разорвет. Там, где согласно шелестят леса, Восставлено Тобою древо было: Его питала светлая роса И согревало ясное светило; Оно росло, оно стремилось вверх, Оно укрыло травы доброй сенью… Ты Сам его растил — и Сам поверг, Ты, недоступный страху и сомненью! Растил и я Господней славы ствол И пестовал его в миру, в котором Повергну это средоточье зол Перед смятенным человечьим взором». V И внял Господь сей дерзновенный глас, Подобный реву буйного потока, И гневом возгорелось Божье око, И гром твердыню горную сотряс, И молния ударила в пророка. И умер порицавший Судию… А Бог сошел во славе и печали, И хладный прах воспринял в пясть Свою, И схоронил в неведомом краю, Где никогда молитвы не звучали. Эли Бар-Яалом{2} ИЕГУДА ГАЛЕВИ (до 1075 — после 1141) РАБЫ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ Все рабы обстоятельств — рабы у рабов. Лишь Единого раб — без цепей и оков. Оттого я воскликну, судьбу избирая: «Мне уделом — Единый, во веки веков!» НАТАН АЛЬТЕРМАН (19Ю — 1970) ТАК ПОКИДАЮТ ГОРОД Один бизнесмен вернулся домой закрыл за собою замок дверной сосчитал свои деньги в доме пустом сосчитал и своих врагов, а потом стер из памяти все имена одно оставил на все времена и, свет погасив и окно распахнув, отрастил себе крылья, перья и клюв прыжок за окно как крылатая тень над спящим городом пролетел |
