Старик лет восьмидесяти: «Уповаю на милость Божью, что не приберет Он меня к Себе в расцвете лет». Ребенок, что бранит цветок словами, какими бранили его самого, — это и есть поэзия. Неистов, как калека. Или как Крест. Он не знал, что делать, однако чувствовал — что-то должно быть сделано; он встал, рывком пододвинул к себе письменный стол, сел, взял перо — и обнаружил, что не знает, что делать. Один из тех задумчивых людей, у кого, когда он ест, тарелка с пудингом плывет перед глазами. Дитя, к которому «несправедлива» судьба: жестокосердная мать отрывает его от груди, чтобы поцеловать. Написать о том, должен ли великий критик быть одновременно великим поэтом или художником. Обществу нанесен немалый ущерб утверждением истин, что повторялись до тех пор, пока не стали восприниматься устаревшими парадоксами. Надпись на гробе: «Умер в возрасте 208 лет». Боже всемогущий! Я навел справки: покойному было двадцать восемь. При цветении коричное дерево издает запах человеческих экскрементов — хороший сочинитель плохих стихов. У каждой страсти, утверждают врачи, свой собственный пульс. Страх порождает нежданное влечение к творчеству. Чтобы ум не развивался в дурную сторону, не следует шнуровать его слишком туго. Католики доказывают истину чудесами вместо того, чтобы доказать чудеса истиной. Немногие трагедии умирают достойно. Героическое коварство ирландца — отправить сообщника на виселицу, чтобы тот, не дай Бог, его не предал. Не презирайте сочинителей — Капитолий был спасен гомоном гусей. Учителей среди нас ничуть не меньше, чем лягушек в Ниле… Стоит только пошевелиться, как они облепят вас со всех сторон. Пародии на новые стихи — насмешка, на старые — похвала… Любовь в сравнении со всеми страстями и дарованиями то же, что музыка — со всеми разновидностями звука. Мать прислушивается к мертворожденному ребенку — слепой араб прислушивается к тишине пустыни. Ладонь, что до сих пор верна безлюдным пустыням, — символ надежды. Я откладываю слишком много яиц в горячие пески пустыни (то бишь, этого мира) со страусиной беззаботностью и рассеянностью. Во всех животных есть что-то смешное: ягнята с рожками, кусающиеся собаки, женщины, что с бранью накидываются на своих детей. Человек, помешанный на себе. Вглядывается в лица: все до одного искажены, все до одного отвратительно уродливы. Мы воображаем себя первооткрывателями, думаем, что дали миру свет, тогда как сняли нагар со свечи, и только. Автор новой пьесы. Чем он не мальчишка, что пускает по пруду собственными руками сделанный парусник, — а потом уверяет одноклассников, что парусник не должен был перевернуться? Будь я Ахиллом, я бы отрубил себе ногу, чтобы избавиться от своей уязвимой пятки… Страх забыть длит память; записывая то, что следовало запомнить, мы напрочь забываем записанное. Мужчина, что женится по любви, сродни лягушке, прыгнувшей в колодец: воды у нее сколько угодно, но выбраться наружу ей не по силам. Отчего мы, созданные для того, чтобы доставлять друг другу радость, столько лет ввергаем друг друга в тоску?.. Да, но ведь тоска и есть радость!.. «Тот, кто не силах дождаться награды, в действительности ее не заслужил». Эти слова я произнес во сне; мне снилось, будто я читаю лекцию, очень серьезную, но меня не слушают и даже высмеивают. Ночь. Пятница, 8 июня 1803 года. Не думаю, что преступления, причина, природа и последствия софистики подвергались прежде тщательному исследованию. Дело за тобой, дружище Кольридж! Двигаясь, червь расправляет хвост, дабы он в точности походил на голову ядовитой змеи… Истина слепа еще больше справедливости — без мудрости в качестве поводыря ей не обойтись. О людях лучше всего судить по тем удовольствиям, каким они предаются. Все мы знаем людей, что проводили свои дни в честных и достойных трудах — ночью же искали самые постыдные наслаждения в самом постыдном обществе… В моих писаниях — грусть, всегда одна грусть; вы заподозрите, что это мой природный изъян. Увы, нет! По своей природе я создан для радости, моя природа побуждает меня радоваться жизни — я же не в силах ей поддаться… Я истинный Тантал… Писать так вяло и небрежно — расточительство. Анекдот о себе. В Кембридже Фрир лицемерно пытался меня уверить {346} , что премию обязательно получу я. Я убеждал его в обратном, а именно в том, что получит ее либо он, либо кто-то из Королевского колледжа. «Но почему?» — «И вы еще спрашиваете меня, почему? Этот сапог по ноге вам, сэр! Мне же он маловат». |
