Его дети хорошо воспитаны и образованы; он делает все от него зависящее, чтобы они преуспели. Они не только не являются для него бременем, но и служат удовлетворению его тщеславия. Способствуя их продвижению, он тем самым способствует росту своей значимости в обществе.
Он верен своей партии и полезен ей; он делает карьеру, но не прислуживается. Дело, коим он занимается, не страдает от его бесчестия и не приходит в негодность от его бездарности. В то же время сверхприбыльным оно не становится и переходит к его преемнику в том же состоянии, каким было до него. Он не постесняется ввязаться в любое, даже самое сомнительное дело — в то же время все новое, оригинальное покажется ему рискованным и ненадежным.
Оттого, что он никому не причиняет зла по мелочам, ни у кого не вызывает раздражения мелкими обидами и придирками, ни с кем не соперничает ни в успехах, ни в удовольствиях, многим оказывает услуги, не забывая при этом про собственные интересы, наказывает тех, кто попытался встать у него на пути, добросовестен и справедлив, когда сочтет это целесообразным (а случается это не часто), — человеком он считается весьма дельным. Примерный отец и надежный деловой партнер, человек не капризный и не желчный — он олицетворяет собой добронравие и доброжелательность. Прожив благополучную жизнь, вызывая уважение, страх, лесть, а порой и зависть, ненавидимый лишь немногими, да и то скрытно, стараясь жить в соответствии с общепринятыми правилами, к коим он всегда стремился приладиться, — он наконец умирает; его вскрывают, бальзамируют и хоронят. Отныне он не более чем памятник — своему роду, своей службе и своим связям.
В представлении физиолога, все люди делятся на меланхоликов, холериков, флегматиков и сангвиников, однако в природе едва ли найдется хотя бы один человек, который был бы только меланхоликом или только сангвиником. Если бы передо мной стояла задача описать человека непреклонного, каждая черточка на его лице должна была бы выражать стойкость и непреклонность, и ничего больше. Окажись я, напротив, перед необходимостью написать портрет конкретного человека, в чьем характере преобладает непреклонность, я обязан был бы изобразить все его черты, пусть бы даже они и противоречили преобладающей. Чтобы портрет благоразумного или хорошего человека не выглядел абстрактным и невыразительным, изобразить этот портрет следует во всем многообразии его черт.
Хороший человек отличается прежде всего природной добротой, без которой дружеские чувства и добрые дела остаются качествами умозрительными. Хороший человек скорее благожелателен, чем справедлив; его отличает не столько стремление любой ценой избегать дурных поступков, сколько желание совершать хорошие. В своих действиях он руководствуется скорее душевными порывами, отличающимися неизменным великодушием, нежели правилами казуистики. В его рассуждениях о нравственности может не хватать логики, зато чувства его всегда чисты; его жизнь отличается скорее величием, удалью, широтой, чем безупречной правильностью, за что люди педантичные и здравомыслящие его и не любят.
Его мысли поражают тонкостью и благородством, воображение — живостью, энергией, мощью и безоглядностью; оно подчиняет себе разум, который, вместо того чтобы воображение ограничивать, с готовностью вступает с ним в сговор.
И это накладывает отпечаток на все поступки хорошего человека, каковые отличаются добросердечием, непосредственностью и искренностью, воздействующими более на наши чувства, нежели на ум.
Непосредственность — самая заметная черта хорошего человека. В самом деле, как может тот, кто всей душой стремится любить ближнего, служить и угождать всем вокруг, — прикидывать и взвешивать, когда стоит пойти на попятный, а когда разумнее настоять на своем? Ум, столь богатый добротой и расположением к людям, бережливостью не отличается.
Покладистый, мягкий, наивный, он подвергается нападению со всех сторон; его обводит вокруг пальца мошенничество, одолевает назойливость, стремится разжалобить нужда. Из его сильных сторон окружающие извлекают пользу, из слабых — выгоду.
В характере хорошего человека нет ничего, что бы уводило его от веры — в нем отсутствуют жестокость, бесчувственность, гордыня. Вместе с тем его религиозное чувство целиком состоит из любви и, по правде говоря, не столько удерживает его от совершения дурного поступка, сколько вдохновляет, воодушевляет, когда действия не расходятся с естественными склонностями. Он предан друзьям, испытывает к ним теплые, даже пылкие чувства, однако постоянством не отличается и за собой это знает.
Хорошему человеку претит тщеславие, да ему и невдомек, что оно за ним водится. Тем не менее, это так, он тщеславен, и даже очень, а поскольку никакими ухищрениями, дабы эту страсть скрыть, не пользуется, в глаза она бросается первому встречному. Не подозревая, что он тщеславен, хороший человек не принимает никаких мер, чтобы удовлетворить свое тщеславие, — а потому, делая все, чтобы заслужить похвалу, он удостаивается ее крайне редко.
Человек уравновешенный, тот, что не идет на поводу у страстей и низменных желаний, живет по средствам, со всеми любезен и никому не делает вреда; тот, кто, отличаясь редким благородством, довольствуется лишь именем честного человека; тот, у кого милосердие не вступает в противоречие с бережливостью, — такой человек всем нравится и не имеет на свете ни одного врага. Я же ни разу не встречал хорошего человека, у которого бы не было много ничем не спровоцированных, а потому совершенно непримиримых врагов. И то сказать, человека, которого вы против себя настроили, можно успокоить — но какие, скажите, средства понадобятся, чтобы умиротворить того, кто ненавидит вас за ваше желание сделать ему добро?!
Зависть — чувство властное, и испытываем мы его в гораздо большей мере по отношению к достатку, коего добилась добродетель, нежели по отношению к торжествующему пороку. Верно, мошенник может вызывать у нас гнев; но утешает нас хотя бы то, что высокого положения он добился незаслуженно. Когда же успеха добивается хороший человек, зависть наша безутешна: для ярости причин нет, мы сознаем, что его успех заслужен, — и завидуем ему оттого вдвое больше.
Если плохой человек по случайности совершает доброе дело, мы удивлены и начинаем подозревать, что в действительности он не так уж плох… Если же совершает ошибку хороший человек, мы, со свойственным нам лицемерием, склонны поставить его доброту под сомнение.
Нужно кому-то услужить? Кого-то выдвинуть? Проходимец для этого — фигура самая подходящая. Я склоняюсь к мысли, что столь высокого о нем мнения мы придерживаемся по той простой причине, что испытываем перед ним страх. Хорошего же человека бояться нечего — нечего, следовательно, и превозносить. В его пользу не выскажется никто. Кто же в самом деле сочтет нужным отстаивать его интересы, если сам он нисколько о них не печется?
Жизнь хорошего человека — постоянная сатира на человечество, свидетельство нашей зависти, злобы, неблагодарности.
В отличие от негодяя, хороший человек, это богоподобное, добросердечное существо, находится всецело во власти обстоятельств. А потому он вынужден тратить больше, чем может себе позволить, брать в долг больше, чем будет в состоянии вернуть, и обещать больше того, что готов сделать, из-за чего нам он часто представляется не добрым, не справедливым и не великодушным.
Он оказывает помощь тем, кому без него не обойтись. Он несчастлив, когда имеет дело с несчастливыми, и теряет всякое представление об учтивости, ибо чтит не тех, кого чтит свет…
Где же его друзья, когда его подстерегают несчастья? Но ведь друзья у него такие же, как и он сам, — да и много ли их? Не успевает с ним что-то стрястись, как все вокруг принимаются обвинять его в опрометчивости. Люди великодушные, то есть юные и беспечные, жалеют его и сочувствуют ему, — но что понимают в жалости молодые и беспечные? Брошенный всеми, он рискует стать мизантропом. Так скисает и превращается в уксус даже самое хорошее вино. Кончается тем, что, устав от мира, разочаровавшись в жизни, он ищет иных утешений. Пересаженный из отринувшей его почвы туда, где его лучше понимают и ценят, он, в конце концов, умирает, и только тогда свет наконец оценивает его по достоинству. Теперь следы его доброты видны всюду, ей везде отдают должное. Покойному прощают даже его злоключения, и даже себялюбцы чувствуют, что понесли утрату.
