Миссис Трейл

6 сентября 1777

Сударыня, это верно, я слоняюсь без дела и, что того хуже, без особого удовольствия. Время уходит, как и всегда, безотчетно, бесполезно и без воспоминаний. И ладно бы речь шла о нескольких неделях, пусть и безрадостных. А каково человеку, который всего через несколько дней сможет почти то же самое сказать и о шестидесяти восьми прожитых годах? А впрочем, жалобы — вещь пустая.

Если Вам, живущей вблизи от столицы, рассказывать решительно нечего, то что может приключиться со мной в крошечных, тихих городках, в местах, в которых мы оба не раз бывали и которые в описании не нуждаются? Я покинул общество, Вам хорошо знакомое, чтобы уединиться и написать Вам письмо, в котором мне нечего сообщить, кроме того, что вечерами мне здесь очень тягостно. Никак не могу уговорить себя ни за что не браться.

Коль скоро дел у Вас сейчас немного, Вы, надо полагать, усердно ведете свою «Трейлиану» — потомству Ваш дневник наверняка покажется весьма любопытным. Не отказывайтесь от привычки записывать события по мере их поступления, вне зависимости от их важности, и не забывайте указывать числа и дни недели. Хронология, видите ли, — глаз истории, и жизнь человека значима по-своему. Не пренебрегайте болезненными переживаниями или неприятными событиями — они разнообразят наше существование. В нашей жизни найдется немало событий, воспоминания о которых не сулят радостей вопреки словам Энея: et hoec olim meminisse juvabit [57]. А между тем воспоминание может быть неприятным, но полезным. В то же время не следует проявлять повышенный интерес к описанию незначительных происшествий, разве что писать больше решительно не о чем. Каждый день происходит нечто заслуживающее внимания, однако, если вести дневник последовательно и осмысленно, дней по-настоящему интересных наберется не так уж много.

И почему я заговорил о том, о чем писать вовсе не собирался? А все из-за Вашего дневника. А впрочем, стоило бы потратить час-другой и поразмышлять над тем, как, с минимальной потерей времени, не утерять то, что хочется сохранить в памяти.

Не пренебрегайте письмами ко мне: когда почта приходит пустой, я испытываю горькое разочарование.

Думаю, Босуэлл встретится здесь со мной.

Миссис Трейл

Личфилд, 27 октября 1777

Сударыня, Вы твердите о необходимости постоянно писать письма, как будто Ваши письма остаются безответными. Если бы нашу с Вами переписку напечатали, потомки, я уверен (потомки ведь всегда на стороне автора), сказали бы, что и я тоже пишу неплохо. Anch io sono pittore [58]. Браться за перо, когда тебе нечего сказать, писать, не вполне сознавая, что пишешь, и не запоминая, что написал, — это талант, претендовать на который я не смею, — и вместе с тем я вовсе не считаю, что им обладают все без исключения.

Некоторые, когда они пишут своим друзьям, — сама любовь; некоторые мудры и рассудительны; некоторые изо всех сил стараются пошутить; одни делятся в письмах новостями, другие — секретами, но для того, чтобы написать письмо, в котором нет ни чувства, ни мудрости, ни шуток, ни новостей, ни секретов, нужно обладать поистине непревзойденным эпистолярным даром.

Вы же знаете, сударыня, в письмах душа человека раскрывается полностью, они — зеркало его души; о том, что в ней происходит, говорится подробно и без обиняков; ничто не искажается, ничто не извращается; Вы видите всю подноготную Вашего корреспондента, проникаете в суть его поступков, узнаете, чем он руководствовался.

И эта великая истина, которая передается от всезнающих к невеждам и от невежд возвращается к всезнающим, сейчас перед Вами! Разве душа моя не раскрылась на этих правдивых страницах? Мои жизненные принципы являются для вас загадкой? В этом и заключается удовольствие переписки с другом, где нет места сомнениям и недоверию и где говорится то, что думается. Первоначальная мысль выражается во всей своей первозданной чистоте, и все последующие соображения накладываются на нее stratum super stratum [59], именно так, как они возникли. Благодаря таким письмам объединяются души, рождаются единые мысли, которые передаются от одного к другому. Я знаю, дорогая сударыня: родство наших умов таково, что Вас тронет это послание в той же мере, в какой трогает оно меня самого. Я и в самом деле ничего от Вас не скрыл и никогда не стану раскаиваться в том, что таким образом раскрыл Вам свою душу.

Доктору Лоуренсу

20 января 1780

Дорогой сэр, в дни, когда все Ваши друзья обязаны были проявить по отношению к Вам свои добрые чувства, когда все, Вас знавшие, должны были стать Вашими друзьями, — Вы, быть может, удивлены отсутствием писем от меня.

Связаться с Вами мне помешал мучительный и непрестанный кашель, из-за чего на протяжении последних десяти дней у меня один раз пошла горлом кровь, четыре или пять раз мне пришлось голодать, пять раз принимать лекарство и, если не ошибаюсь, шесть раз прибегать к помощи морфия. Сегодня мне вроде бы легче.

Потерю, мой дорогой сэр, которую Вы недавно понесли, я перенес много лет назад и потому хорошо знаю, сколь многого Вы лишились и сколь мала помощь от оказываемых Вам соболезнований. Тот, кто пережил смерть любимой жены, лишается единственного человека, с которым его объединяли одни и те же надежды, страхи и интересы; единственного спутника, с кем он делил все хорошее и плохое, с кем мог свободно вспоминать прошлое и строить планы на будущее. Путь бытия прерван, устоявшиеся чувства и поступки потеряли смысл, и жизнь, прежде чем внешние обстоятельства поведут ее по новому руслу, застывает в страхе и замешательстве. Время это ужасно.

Единственной отдушиной в этом горьком одиночестве служит, за отсутствием набожности, мрачная мысль о неизбежности происшедшего. Из двух смертных один непременно должен лишиться другого. Однако есть и более высокое и благородное утешение в размышлении о Судьбе, что вершит нами всеми, а также в вере, что живые и мертвые — равно в руках Господа, который соединит тех, кого Он разлучил, или сочтет, что лучше их не соединять вовсе.

Миссис Трейл

Лондон, 10 июля 1780

<…> Вы пишете, что боитесь, что я себя изнуряю. Но разве, дорогая сударыня, Вам никогда не приходилось слышать или читать, что у каждого человека есть свой genius [60] и что для достижения успеха необходимо этому «духу» следовать. И разве Вы не замечали, что дух мой проявляется в крайностях; что я либо шумлив, либо, напротив, очень молчалив; очень мрачен или очень весел, очень угрюм или, наоборот, очень радушен. Вы что же, хотите, чтобы я не слушался своего духа, когда он склоняет меня либо к обжорству, либо, что тоже порой случается, к воздержанию?! Сказал же оракул: «Следуй своему духу». Когда мы вновь увидимся (когда же?). Вы сможете мной руководить и избавите меня от докучливой необходимости руководить собой самому. <…>

Я остался дома, чтобы писать, однако прилежно трудиться не получается. Не могу поэтому сказать, когда будет поставлена точка. Быть может, правда, в окончании этой работы не заинтересован никто, кроме меня, — в любом случае ничего другого делать я не умею. Как бы то ни было, поскорей хочется с этим покончить и почувствовать себя наконец свободным. А впрочем, что я буду делать, когда освобожусь? Навещать миссис Астон и миссис Портер, бродить по знакомым улицам и вздыхать по ушедшим друзьям? Ворошить в памяти благие порывы, которые так и остались порывами? Вспоминать о надеждах достичь совершенства, которые я некогда лелеял, но так и не воплотил в жизнь? Сравнивать того, кем я стал, с тем, кем хотел стать? К чему предаваться стыду и печали?