Попытайся я записать имена всех поэтов и прозаиков, которым я благодарен за их книги, ибо знаю, что без них моя жизнь была бы беднее, — перечень растянулся бы на много страниц. Когда же я пытаюсь вспомнить всех критиков, к которым я испытываю благодарность, то насчитываю тридцать четыре имени. Из них двенадцать немцев и только два француза. Не означает ли это, что я пристрастен? Несомненно.

Причина того, что хорошие литературные критики встречаются реже, чем хорошие поэты или прозаики, кроется в природе человеческого эгоизма. Поэту или прозаику приходится учиться быть скромным перед лицом предмета изображения, который есть сама жизнь. Предмет же изображения критика, перед лицом которого ему приходится учиться быть скромным, — это не жизнь, а авторы, то бишь, человеческие особи, поэтому такой скромности добиться гораздо сложнее. Гораздо проще сказать: «Жизнь много сложнее, чем все, что я мог бы о ней написать», чем сказать: «Книга мистера А. важнее, чем все, что я мог бы о ней написать».

Есть люди, которые слишком умны, чтобы стать писателями, однако критиками они не становятся.

Писатели, прости Господи, бывают людьми довольно глупыми, однако они далеко не всегда так глупы, как кажется определенной категории критиков. Когда такой критик ругает какую-нибудь книгу, ему не приходит в голову, что ее автор мог угадать, что критик о нем скажет.

В чем состоит функция критика? На мой взгляд, он мог бы оказать мне одну или несколько услуг:

(1) Познакомить с авторами или произведениями, ранее мне неизвестными.

(2) Убедить меня, что я недооценивал какого-то автора или какую-то книгу, поскольку не читал ее с должным вниманием.

(3) Указать на связь между произведениями разных эпох и культур, которую сам я заметить не мог и не могу по недостатку знаний.

(4) Предложить «прочтение» книги, которое бы прояснило ее смысл.

(5) Пролить свет на «творческий процесс» автора.

(6) Пролить свет на связь искусства с жизнью, наукой, экономикой, этикой, религией, и т. д.

Первые три услуги предполагают образованность. Образованный человек — не тот, кто обладает обширными знаниями, а тот, чьи знания представляют ценность для других. Человека, знающего наизусть манхэттенский телефонный справочник, не назовешь образованным, ибо невозможно представить, чтобы у него появился ученик. Образованность — понятие временное, ибо предполагает связь между тем, кто знает больше, и тем, кто знает меньше. По отношению к читателю каждый рецензент является человеком лишь временно образованным, поскольку он прочел книгу, которую рецензирует, а читатель рецензии — нет. Хотя знания, которыми владеет критик, могут представлять ценность, сам он вовсе не обязательно эту ценность сознает; всегда возможна ситуация, при которой ученик, кому он передает свои знания, лучше представляет себе их ценность, чем он сам. В целом же, у образованного критика цитаты, которые он приводит, важнее, чем его собственные наблюдения.

Последние три услуги предполагают не недюжинные знания, а недюжинную проницательность. Критик демонстрирует недюжинную проницательность, если поднятые им вопросы свежи и важны, пусть даже его ответы на эти вопросы выглядят не всегда убедительно. Скорее всего, найдется немного читателей, которые согласятся с выводами Толстого в его работе «Что такое искусство?», однако прочитавшего эту книгу вопросы, поднятые Толстым, едва ли оставят равнодушным.

От критика не требуется, чтобы он разъяснил мне, что мне должно нравиться, а что — нет. Будет куда полезнее, если он скажет, какие книги и авторы нравятся ему. Знать это и впрямь важно, ведь если я буду знать, что ему понравилось из того, что я читал, я пойму, стоит ли верить его мнению о книгах, которые я не читал. Но пусть не вздумает устанавливать для меня законы. Ответственность за то, что я читаю, несу я и только я.

Не стоит прислушиваться к писателю, выступающему в роли критика, ведь в этом случае он спорит сам с собой, решает, какую книгу ему написать и каких тем избегать. К тому же, в отличие от ученого, он еще меньше знает, что пишут его коллеги, чем обычные читатели. Поэт, которому за тридцать, может читать запоем с утра до вечера, однако очень маловероятно, чтобы он читал современную поэзию.

Мало кто из нас может похвастаться тем, что мы никогда не ругали книгу или автора с чужих слов, зато очень многие из нас могут похвастаться тем, что мы никогда не хвалили книгу, которую не читали.

Наказ «Не противься злому, но побеждай зло добром» ^{877} в жизни выполнить невозможно — в искусстве же это общее место. Плохое искусство всегда с нами: только сегодня оно плохо чем-то одним, а завтра чем-то другим. А потому нет необходимости на него нападать — оно все равно рано или поздно погибнет. Даже если бы Маколей никогда не писал разгромную рецензию на Роберта Монтгомери ^{878}, сегодня мы все равно не считали бы Монтгомери великим поэтом. Для критика единственно разумный путь — молчать о произведениях, которые он считает плохими, и в то же самое время превозносить те произведения, которые, с его точки зрения, хороши — особенно если читатель их либо не замечает, либо недооценивает.