— Господу, — ответил ее муж, добавив своим старым язвительным тоном. — Я вижу ты, наконец-то, проявилась в своих истинных красках, Амелия.

Она покраснела, уставившись вниз, на свое платье.

— Вечеринка, — пробормотала она.

Он поджал губы и повернул голову, сверкнув глазами на Джерека Карнелиана.

— Полагаю, ваш хозяин все еще имеет власть здесь, поэтому я не могу приказать вам…

— Если мы помешали, я снова прошу прощения, — Джерек поклонился. — Должен сказать, мистер Ундервуд, вы стали выглядеть намного счастливей, чем перед вашим видением.

— У меня появились новые обязательства, мистер Карнелиан.

— Высшего свойства, — согласился инспектор Спрингер.

— Аминь, — сказал сержант Шервуд и двенадцать констеблей. Их шлемы кивнули в унисон.

— Ты глупец, Гарольд! — сказала Амелия дрожащим голосом. — Ты не видел Бога! Тот, кто обманул тебя, ближе к Сатане!

Особенная самодовольная улыбка появилась на губах Гарольда Ундервуда.

— О, в самом деле? Ты говоришь это, хотя не испытала видения. Мы были избраны, Амелия, Богом, чтобы предостеречь мир от ужасов, если он продолжит свой теперешний курс. Что это? Ты раскаиваешься в грехе безверия и прелюбодейства, потому что не попала, как я, в круг избранных?

Она издала неожиданный вопль, будто раненая птица. Джерек обнял ее за плечи, сверкая глазами на Ундервуда.

— Вы знаете, она права. Вы — жестокий человек, Гарольд Ундервуд. Сами мучаетесь, и вы будете мучить нас всех!

— Ха!

— Аминь, — сказал инспектор Спрингер автоматически. — Последний раз предупреждаю, что вы только повредите себе, если будете настаивать на попытках испортить наш молебен. Нам дана власть не только самим Премьером, но и Владыкой, иметь дело с такими смутьянами, как вы, — он специально подчеркнул голосом последние несколько слов и поместил свои кулаки на бедра. — Понятно?

— О, Джерек, уйдем отсюда! — в голосе Амелии слышались слезы. — Я хочу уйти.

— Ха! Как только Джерек отвел ее прочь, новые миссионеры мельком взглянули на них, прежде чем вернуться к религиозной службе. Идя по дорожке из желто-коричневого металла, Джерек и Амелия слышали их голоса, снова поющие песню:

Они пришли к месту, где оставили локомотив и, взобравшись на подножку, в запачканном и разорванном платье, она сказала со слезами в голосе:

— О, Джерек, если есть Ад, я попаду в него.

— Ты обвиняешь себя за то, что случилось с твоим мужем, Амелия?

— А кого же еще?

— Ты обвиняла Джеггеда, — напомнил он ей.

— Махинации Джеггеда — одно дело, моя вина — совсем другое. Я никогда не должна была покидать его. Он сошел с ума от горя.

— Потому что он любит тебя?

— О, нет, потому, что была уязвлена его гордость. Сейчас он находит утешение в религиозной мании.

— Ты предлагала ему остаться с ним.

— Я знаю. Я полагаю, вред причинен. Хотя у меня остается долг по отношению к нему, возможно, сейчас особенно.

— Да.

Они начали подниматься над городом. Снова между ними возникло молчание. Он попытался нарушить его.

— Ты была права, Амелия. Я видел Браннарта. Он замышляет что-то вместе с Латами.

Но она не ответила. Вместо этого она заплакала. Когда он пододвинулся к ней, чтобы утешить, она высвободилась из его рук.

— Амелия?

Она продолжала всхлипывать, пока не показалось место их вечеринки, на которой еще оставалось несколько гостей. Железной Орхидеи было недостаточно, чтобы удержать их — они хотели Амелию.

— Мы присоединимся к нашим гостям?

Она покачала головой.

Джерек повернул локомотив к черепичной крыше их дома, видимого за кипарисами и тополями. Он приземлился на лужайке, и она немедленно направилась к дому. Все еще всхлипывая, она взбежала по лестнице в свои апартаменты. Джерек слышал, как захлопнулась дверь. Он сел у подножия лестницы, размышляя над природой этого нового всепоглощающего чувства отчаяния, которое угрожало отнять у него способность двигаться, но никаких мыслей не приходило в голову. Джерек был подобен раненому зверю, познав жалость к себе и сопереживание к ней, и он, который всегда выражал себя в терминах действия (желание Амелии всегда было законом для него, даже когда он случайно неправильно истолковал его), не мог ничего придумать, ни малейшего жеста, который принес бы ей успокоение и облегчил бы их страдания.

Спустя некоторое время он медленно отправился в постель.

Снаружи за домом, огромные потоки крови все еще падали с необузданной силой с черных утесов, наполняя бурлящее озеро, где плавали, таинственные чудовища и обсидиановые острова с темной сочной листвой, шуршащей на горячем приятном ветру.

Впервые за всю свою долгую жизнь Джерек Карнелиан, чье тело всегда могло быть модифицировано, чтобы не нуждаться во сне, познал муки бессонницы. Он хотел одного лишь забвения, но оно не приходило. Мысль за мыслью проносились в его голове, и каждая ни к чему не приводила. Он подумал, не поискать ли Джеггеда, хотя что-то остановило его. Это была Амелия, только Амелия — единственная компания, которой он жаждал, хотя (должен был признаться себе здесь) в настоящий момент он боялся ее. Мысли его закружились в жутком вальсе нерешительности, в ритме вперед — назад, назад — вперед. Джерек впервые ощутил горечь самоотвращения. Всю свою жизнь он доверял своим импульсам, не ведая всей смуты вопроса, сомнения и стеснительности, как и остальные обитатели Конца Времени. Теперь импульс раздвоился и Джерек метался, словно беспомощный шарик, зажатый полюсами магнита. Он рос в гармонии восприятия и поступка — тем сильнее была осада его личности. Если у него два импульса, значит, должно быть два Джерека. И если он был двумя людьми, какого лучше было сохранить, а от какого избавиться? Таким образом, Джерек открыл старую ночную игру, качели, в которой третий Джерек, тоже не слишком твердый в своей решимости, пытался судить двух других, в постоянных колебаниях и угрызениях. И другую — «Я должен потребовать от нее…» и «Она заслуживает лучшего, чем я…»— были двумя началами мыслей, новых для Джерека, хотя, несомненно, знакомых многим современникам миссис Ундервуд, особенно тем, кто пережил расставание с любимым существом, или они находились в положении выбора между старыми привязанностями и новыми, скажем, между занемогшим отцом и прекрасным кавалером, или, на самом деле, между любимым мужем и любовником, предлагающим женитьбу. Именно на полпути через эти мысленные упражнения Джерек открыл трюк с постановкой себя на место другого — что если она испытывает те же муки, какие испытывает он? И немедленно жалость к себе исчезла. Он должен пойти к ней и утешить ее. Но нет — он обманывает себя, просто желает повлиять на нее, сфокусировать ее внимание на его дилемме. И качели начинали раскачиваться снова с выносящим решение Джереком, пытающимся сохранить равновесие на точке опоры. И так продолжалось до тех пор, пока она не открыла дверь с приглушенным вопросом, не спит ли он.

— О, Амелия! — он тотчас сел на кровати.

— Я причинила тебе боль, — прошептала она, хотя поблизости не было никого, кто мог бы подслушать. — Мое самообладание покинуло меня сегодня.

— Я не слишком хорошо тебя понимаю, — сказал он ей, поворачивая лампу около своей постели так, чтобы она давала чуть больше света, и он мог видеть ее изможденное лицо с красными от слез глазами, — ведь ты не причинила мне вреда. Это я потерпел крах. Я не нужен тебе.