Джерек вскочил с постели и, не одеваясь, выпрыгнул из окна, устремившись к своему локомотиву. В город, немедленно в город. Он должен задержать ее. Ее имя сорвалось с его губ, словно крик раненой птицы:

— Амелия!

Джерек боялся не застать ее в городе и спешил, чтобы предотвратить ее возвращение в собственное время. Он с трудом представлял, как он может помешать этим безумным планам.

Город, казалось, дремал, когда Джерек, наконец, достиг его. Невдалеке от оврага он заметил огромный хронобус. На борту его ожидали скорого отправления путешественник во времени, 12 апостолов-полицейских в белых робах и касках. Инспектор Спрингер и Гарольд Ундервуд, с его соломенными волосами и пенсне, зловеще поблескивающем на солнце. Перед глазами Джерека промелькнуло мышиное платье Амелии, храбро вступившей в рукопашное состязание с законным супругом.

Раздался резкий звук и машина стала полупрозрачной и, наконец, исчезла.

Рухнув на землю, Джерек в отчаянии заломил руки.

— Амелия, — слезы градом катились из его глаз, спазм сдавливал горло. Последняя надежда покинула его. Вдруг он услышал рыдания и поднял голову. Амелия распростерлась в пыли, горько плача.

Опасаясь, что это всего лишь коварная иллюзия, Джерек прикоснулся к девушке, опустившись на колени.

— О, Джерек! Он сказал мне, что я больше не жена ему…

— Но он давно говорил об этом.

— Он обозвал меня «порочной». Он сказал, что мое присутствие лишь повредит его высокой миссии, что даже сейчас я мешаю ему… Боже, сколько всего он наговорил! Он вышвырнул меня из хронобуса с такой ненавистью.

— Он ненавидит все, что не лишено здравого смысла, Амелия. Это удел всех, подобных ему, мужчин. Он ненавидит правду. Поэтому он предпочитает удобства лжи. Тебе не в чем упрекнуть себя, дорогая.

— Я была полна решимостью. Мне было невыносимо больно отказаться от тебя, которого я так любила…

— И ты решила обречь себя на мучения, вернувшись в Бромли? Как это глупо и безрассудно, Амелия! — эти слова удивили не столько его самого, сколько Амелию.

— Этот мир принесет мне не меньше страданий, чем мой собственный. Нет, твой мир не для меня, Джерек.

— Значит, ты лгала мне?

— Нет, Джерек, я безумно люблю тебя, но мне чужд твой мир, твое общество… — она мрачно взмахнула на город. — Здесь невозможно чувствовать себя личностью, ты понимаешь?

Джерек не понимал, но скромно промолчал, помогая подняться Амелии с земли.

— У нас нет будущего, — в изнеможении заключила она, пока Джерек заводил локомотив.

— Будущего нет, — покладисто согласился он. — Зато есть настоящее. Разве возлюбленные могут желать иного?

— Если они только возлюбленные, пожалуй, нет, мой дорогой. Ну что же, мне некуда деваться, — она постаралась бодро улыбнуться. — Теперь это мой мир и я должна смириться с этим.

— Все будет замечательно, Амелия.

Локомотив парил, минуя башни, горы и скалы.

— Мое чувство долга… — начала она.

— Пусть оно останется при тебе. В моем мире другие ценности, это не Бромли. Вспомни, как тебя ценят и почитают.

— По-детски безрассудно. Я хочу, чтобы меня уважали за великодушные и благородные поступки.

— Твой поход к Гарольду — это было «великодушие»? — взгляд Джерека был чист и ясен.

— Думаю, да. Самопожертвование…

— «Самопожертвование» — это совсем другое. И это была «благодетель»?

— Совершенно верно.

— И «благопристойно»?

— Ну, это очень запутанное понятие.

— Нет, ответь мне, ты считаешь свои действия «благопристойными»?

— Надеюсь, что это так.

— А если ты не сможешь сохранить эти дары твоего Времени, ты предашься — как это… «лени» и «злу»?

— Нет, это недостойно…

Они стояли рядом с локомотивом.

— Насколько я помню, быть «бедными» недостойно в Бромли?

Амелия улыбнулась.

— Действительно, это так. Но я не разделяю подобный взгляд. В Бромли я занималась благотворительной работой, пытаясь помочь беднякам, насколько было в моих силах. Наше общество собирало средства для поддержания бедных…

— И эти «бедные» — это те, на ком ты могла упражняться в «достойности» и «самопожертвование». Я понял.

— Нет, Джерек. Наше общество пыталось облегчить их существование, найти места для безработных, лекарства для больных. Мы хотели, чтоб не было бедных…

— А чтобы ты делала, если бы они исчезли?

— В этом огромном мире столько проблем. Язычники должны быть обращены в веру, тираны должны устыдиться. Конечно, нищета — самая важная из них…

— Я сотворю для тебя несколько оборванцев, дорогая.

— Это будет жестоко с твоей стороны. Перед тем, как понять, что движет твоим миром, я очень осуждала его, но это в прошлом. Он иррационален и неподвластен переменам. Измениться придется мне. — Слезы появились у нее на глазах. — Я должна привыкнуть к власти вечности и вихрю танца, жестокого своим однообразием — танца на Краю Времени, где все движения одинаковы, и лишь партнеры могут…

— У нас есть наша любовь, Амелия!

Она была расстроена.

— Как ты не видишь, Джерек, что за нее я и боюсь больше всего. Что за любовь вне времени, вне смерти.

— Но это любовь без уныния и печали.

— И без цели?

— Любовь есть любовь.

— Ты должен научить меня поверить в это, дорогой!

Они начали новую жизнь, как муж и жена. Она должна стать Амелией Карнелиан, она настаивала на этом. В своем саду они посадили новые семена и луковицы. Амелия вернулась к учительским обязанностям, обучая Джерека чтению и письму. Она открыла в себе много нового, ее взгляды на супружескую измену, несколько смягчились, Амелия нашла покой и счастье. И все-таки, хотя солнце светило, а дни и ночи сменяли друг друга с регулярностью, необычной в конце Времени, смены времен года не было. Амелия боялась за свой урожай. Она заботилась о рассаде, но ростки все не появлялись, и однажды она решила раскопать кусочек земли, чтобы посмотреть, как поживают ее картофелины. Джерек подошел к ней в момент лихорадочных раскопок. Потрясенная Амелия показала ему на испорченные клубни. Все семена, любовно посаженные ею, погибли.

— Они просто были старыми, — предположил он.

— Нет, мы пробовали их. Эти точно такие же. Дело в земле. Как и все в этом мире, почва оказалась бесплодной, Джерек. — Она бросила лопату и пошла в дом. Джерек чувствовал ее боль, вновь оказавшись бессильным облегчить ее. Они подошли к окну и грустно смотрели на свой безжизненный сад.

— Мираж, — сказала она.

— Мы сделаем землю, Амелия, специально для урожая.

— Да, возможно… — она попыталась взять себя в руки, но попытка не увенчалась успехом. — Вот и твой отец, подобно Ангелу Смерти, пришедший на похороны моих надежд.

Действительно, по извилистой дорожке упругой походкой бодро шествовал Лорд Джеггед, махая ей рукой.

Джерек пригласил его. Он оказался в веселом настроении.

— Время пришло. Цепь закончена. Я дал миру прожить еще неделю, чтобы установить период петли, затем мы спасены навечно. Мои новости расстроили вас?

Джерек ответил за Амелию.

— Лучше не напоминай нам о способе, которым поддерживается мир, отец.

— Вы ничего не заметите.

— Достаточно того, что произошло, — пробормотала она. Иллюзии надоедают, Лорд Джеггед.

— Зовите меня отцом, — он уселся на краю, вытянув ноги. — Я думал, вы счастливы теперь. Жалко.

— Если человеку предлагают вечную иллюзию, после настоящей жизни, он может немного поворчать, — сказала она с показной иронией… — Мой урожай погиб.

— Я понимаю тебя, Амелия, — ответил он. — Что с тобой, Джерек?

— Я переживаю за Амелию. Ее счастье — мое счастье. — Он улыбнулся. — Я — бесхитростное создание, отец, как меня уверяли.

— Да, — потянул Лорд Джеггед. Он наклонился вперед и хотел сказать что-то еще, когда, в отдалении через раскрытое окно послышался звук.

Они прислушались.