Вернемся к «эстетике нонсенса». На ней, равно как и на абсурдизме, гротеске и фантасмагории построен весь роман. Те читатели, которые любят Булгакова и Борхеса, Хармса и Ионеско безусловно будут в восторге от каждой строки этого великолепного произведения, где карнавальные сцены сменяют друг друга, «кукольные» констебли преследуют по всем мирам петрушечных злодеев-Латов, в игрушечном городе «Рим—1945-го» львы поедают христианских мучеников, над ними парят летающие слоны, корабли стреляют друг в друга смокингами, а съедобные вулканы изрыгают душистую лаву.

О переосмыслении творцом действительности писал Игорь Северянин:

Муркок никогда не боялся «ложного мига экспрессий» и «дальтонического миража», он знал, что «солнце сине» и строил миры с этим самым синим солнцем. Это даже не метафора; в его романе «Плывущий по морям судьбы» из цикла об Элрике действительно описывается мир с синим солнцем…

Переводчики хватаются за голову, когда им приходится сталкиваться с языком Муркока, насыщенным тропами и изощренной фоникой. Чего стоит перевести на русский его тавтограммы, при которых, как известно все слова должны начинаться на одну и ту же букву: «О, Джерек! Ты познаешь искушение, исступление, изнеможение, искупление, избавление!.. Избранный, истовый, истинный, исконный, искомый… Ты станешь идолом, мой дорогой!» Но это еще не «худший» вариант. В цикле «Легенды с Края Времени» Маэстро начинает с одной и той же буквы глагол и существительное: «… их уносили ураганы, стирали с лица земли сражения, косили катастрофы… разрушала радиация, бичевали болезни…»

Муркок, как и всякий образованный человек, любит пококетничать своими познаниями в разных областях, поэтому все его произведения построены на «научной» основе — древнеиндийском учении о перевоплощениях (реинкарнации), юнгианской теории архетипов и учении об актантной модели. О перевоплощении можно достаточно подробно узнать из «Комментариев», которые даны в конце тома. А о Юнге и об актантной модели мы позволим себе сказать несколько слов.

Карл Густав Юнг — швейцарский психолог и психиатр, соратник знаменитого венского мыслителя Зигмунда Фрейда знаменит тем, что основал особое направление, названное им «аналитической психологией». Исследование бессознательного Юнг уподоблял археологическим раскопкам, полагая, что в психике каждого человека содержится несколько слоев, а самый древний из них — это «коллективное бессознательное», «память предков». Основные единицы этого коллективного бессознательного по Юнгу—«архетипы», то есть универсальные представления, характерные для всего человечества. К архетипам относятся символы, сны, воображение и фантазии. В архетипах зафиксированы представления о разных типах поведения и мировоззрения людей, что позволяет сделать эти архетипизированные имена почти нарицательными. К архетипам поведения можно отнести миф об Эдипе, Фаусте или Федре.

Теория Юнга в сочетании со структурализмом привела к еще одному открытию — актантной модели. Актантная модель — это разделение действующих лиц произведения того или иного жанра на определенное количество категорий, такое, чтобы охватить все комбинации их поведения в том или ином произведении. Так русский ученый Б. Пропп «открыл», что во всех волшебных сказках существует строго очерченный круг главных действующих лиц, каждый из которых наделен соответствующими функциями. В сказке таких героев семь—«вредитель» (то есть совершающий злодеяние), «даритель» (дарящий волшебное средство и силу), «помощник» (приходящий на помощь герою), «царевна» (требующая подвига и обещающая сочетаться браком), «отправитель» (отправляющий героя с поручением), «герой» (роль не требующая комментариев) и «ложный герой» (присваивающий себе достижения главного героя).

Все романы из сериала «Вечный герой» созданы по принципу актантной модели. Не являются исключением и «Танцоры на Краю Времени», где каждый персонаж — это маска итальянской комедии, слепок человеческого характера и стиля жизни. Так главный герой — Джерек Карнелиан — это Парцифаль, Тристан и Ромео в едином обличьи, ратующий за «любовь до победного конца»; его мать — Железная Орхидея — дама изысканная, любящая «интеллектуальные разговоры» и «умные рассуждения» и «сложные (но не чересчур сложные) силлогизмы»; Амелия Ундервуд — «девица из приличной семьи», живущая в рамках один раз установленных законов и правил; Герцог Квинский — фаг и фанфарон, этакий Ноздрев Края Времени, любящий пустить пыль в глаза; Вертер де Гете — салонный страдалец и позер; Госпожа Кристия — жестокосердная пустышка, любящая исподтишка посмеяться над страданиями ближнего; Лорд Монгров — мизантроп и мазохист, маскирующий этим свою доброту и беззащитность; Миледи Шарлотина — мстительная интриганка из той породы, которую принято сегодня почему-то именовать «деловыми женщинами»; Браннарт Морфейл — ученый-словоблуд, который высосав из пальца один закон, всю жизнь борется с фактами его опровергающими; Эдгаросердный По — гурман и лакомка; капитан Мабберс — хам и грубиян, попирающий все правила приличия и, наконец — Лорд Джеггед Канари — маленький божок, жонглирующий судьбами людей, которых он считает не больше, чем оловянными солдатиками.

Архетипы Муркока сродни персонажам картины Босха «Семь смертных грехов», где каждый грех представлен в человеческом обличьи.

Все действо в этих романах — это непреходящий карнавал, непрекращающаяся вакханалия. Известный русский филолог и мыслитель М. Бахтин, исследуя явление карнавализации в мировой литературе, называл такое действие «сценой без рампы». Если бы Бахтин успел прочитать Муркока, то последний наверняка, наряду с Франсуа Рабле послужил бы отличной иллюстрацией к его теории карнавализации.

Творчество Муркока — это очень сложный ряд всякого рода ассоциаций и ссылок, многие из которых мы просто не в состоянии понять из-за нехватки должного образования. В конце тома мы напечатали комментарии к наиболее запутанным местам, но, к сожалению, эти комментарии оказались далеко не полные. Работники издательской фирмы «Тролль» знают, сколько надо потратить усилий, чтобы выяснить кто такой никому не ведомый Альфред Остин (не путать с Джейн Остин!) или Эрнест Уэлдрейк, который не переиздавался с середины девятнадцатого столетия. По нашему глубочайшему убеждению, даже английским читателям он мало известен, так что же говорить о нас — воспитанных на скудных институтских курсах и выхолощенных учебниках. Но сколько таких уэлдрейков осталось в тексте непрочитанными…

Закончим наше предисловие по-муркоковски — «просаподосисом», то есть приблизительно тем с чего начали.