— Гм! — сказал нефритовый столб.

— А? — вздрогнул от неожиданности Джерек.

— Гм! — повторил столб.

— Ты засек мои мысли, столб?

— Я просто помогаю размышлениям, брат. Я не интерпретирую.

— Мне как раз нужна интерпретация. Если ты можешь направить меня…

— Все есть все, — сказал ему столб. — Все есть ничто, и ничто есть все. Разум человека — вселенная, и вселенная это разум человека. Мы все персонажи снов Бога. Мы все — Бог.

— Легко сказать, столб.

— То, что вещь легка, не означает, что она трудна.

— Разве это не тавтология?

— Вселенная — это одна большая тавтология, брат, хотя ни одна вещь в ней не похожа на другую.

— Ты не очень полезен. Я ищу информацию.

— Нет такой вещи как информация. Есть только знания.

— Несомненно, — сказал с сомнением Джерек.

Он попрощался со столбом и удалился. Столб, подобно многим субъектам города, не обладал чувством юмора, хотя, вероятно, если спросить его, как делали это другие — заявит о своем космическом чувстве юмора (которое включало обычные иронические суждения о вещах, доступных простейшему разуму.

В отношениях обычной легкой беседы машины, включая самые сложные, были никудышными компаньонами, подобными педантичному Ли Пао. Эта мысль привела его, пока он шел, к выводам о различии между человеком и машиной. Когда-то были и большие различия, но в эти дни их осталось немного, только в поверхностных терминах. Что отличало самостоятельную машину, способную почти к любому виду творчества, от человеческого существа равных способностей? Здесь были различия, возможно, эмоциональные. Может быть; тогда правда, что чем меньше эмоций имеет личность, тем беднее ее чувство юмора? Или, чем больше она подавляет эмоции, тем слабее ее способность к оригинальной иронии?

Эти идеи вряд ли вели его в нужном направлении, но он уже отчаялся найти какое-либо решение своей дилеммы в городе, зато мысли столба сразу же нашли отклик в его душе.

Хромированное дерево хихикнуло, когда он вошел на мощеную площадку. Он был здесь несколько раз мальчиком и сильно привязался к хихикающему дереву.

— Добрый день, — сказал он.

Дерево хихикнуло, как оно исправно хихикало, по меньшей мере, миллион лет, кто бы не обращался или не приближался к нему. Его функцией, казалось, было просто развлекать. Джерек улыбнулся, несмотря на тяжесть своих мыслей.

— Приятный денек.

Дерево хихикнуло, его хромированные ветки звонко соприкасались друге другом.

— Слишком робкое, чтобы говорить, как обычно.

— Хи-хи-хи!

Очарование дерева было очень трудно объяснить, но оно было неоспоримо.

— Я думаю, что сам я, старый друг, «несчастен»… или хуже!

— Хи… хи… хи… — дерево, казалось, зашлось от смеха.

Джерек тоже стал смеяться.

Смеясь, он покинул площадь, чувствуя себя значительно более расслабленным. Он приблизился к груде металла, где Амелии сверху показалось, что она видела Браннарта Морфейла. Джерека привело сюда праздное любопытство, но в какой-то момент ему показалось, что он видит мелькание огоньков в сплетении труб, подпорок и огоньков. Он подошел поближе и, всмотревшись, узнал горбатого Морфейла. Вспыхнувший свет подтвердил его открытие. Затем раздался голос Браннарта, вдруг овладевшего языком маленьких Латов.

— Герфикс лортоода мибикс? — сказал Ученый.

Другой голос ответил ровно. Он принадлежал капитану Мабберсу.

— Хрунг! Врагак флузи, гродоник Морфейл.

Джерек пожалел, что не захватил с собой переводильные пилюли, потому что союз горбуна с ублюдками заинтриговал его. Джерек был уверен, что это заговор — от всего предприятия веяло таинственностью. Он решил предупредить Лорда Джеггеда как можно скорее. Джереку хотелось увидеть и узнать побольше, но он не стал рисковать, чтобы не обнаружить свое присутствие, он повернулся и нашел укрытие в ближайшем куполе с треснувшей, как скорлупа яйца, крышей.

Внутри купола он с восторгом обнаружил яркие цветные картины, свежие, как в день, когда они были сделаны, и рассказывающие какую-то историю, хотя голоса аккомпанирующие им, были искажены. Он наблюдал древнюю программу, пока она не началась снова. В программе описывалась технология производства машин, подобной той, на которой Джерек просмотрел картины. Он нашел еще несколько программ, в которых были отражены разные события — в одной молодая женщина, одетая в какую-то светящуюся сетку, занималась любовью под водой с огромной рыбой странной формы; в другой двое мужчин подожгли себя, и, вбежав в шлюз космического корабля, вызвали его взрыв; а еще в одной большое количество людей, одетых в металл и пластик, боролись в невесомости за обладание маленькой трубкой, которую, когда один из них умудрился захватить ее, швыряли в один из нескольких круглых предметов на стене здания, в котором они плавали. Если трубка ударялась об определенное место круглого объекта, половина людей приходила в восторг, а другая демонстрировала уныние; но Джерека больше заинтересовал фрагмент, в котором, казалось, показывалось, как мужчина и женщина могут совокупляться в невесомости. Его тронула изобретательность авторов, и он покинул купол в неплохом настроении.

Он решил найти Амелию и объясниться начистоту, почему все происходит именно так. Джерек заблудился в городе, но ему не стоило особого труда найти правильное направление. Он пересек хрустящую лужайку из сладко пахнущих кристаллов и приблизился к полурасплавленному ансамблю, заметив впереди ориентир, висящий без видимой поддержки над механической фигурой, протягивающей к нему сначала умаляющие руки, затем берущей с земли маленькие золотые диски и швыряющей их в воздух, повторяя эти движения снова и снова, с тех пор, как Джерек стал себя помнить. Он прошел мимо фигуры и углубился в плохо освещенную аллею, где из отверстий по обеим сторонам высовывались маленькие металлические морды, глазки машин всматривались пристально в него и шевелили серебряными усиками. Джерек никогда не знал функции этих платиновых грызунов, хотя догадывался, что они были сборщиками информации какого-либо рода для машин, помещенных за высокими, обожженными радиацией стенами аллеи. Несколько миражей, почти неощутимых, появились и исчезли впереди него — тонкий мужчина восьми футов роста, слепой и агрессивный, собака в большой бутылке на колесах, желтоволосый, похожий на свинью инопланетянин в разноцветных одеждах.

Джерек вышел из аллеи и пошел дальше по колено в мягкой черной пыли, пока земля не стала подниматься, и он оказался на холмике над прудами из какой-то стеклянной субстанции, правильной круглой формы, подобно выброшенным линзам гигантского оптического инструмента.

Он обогнул их, так как знал из прошлого опыта, что они способны двигаться и проглотить его, а затем повергнуть галлюцинациям, которые, хотя и интересны, отнимали много времени. Вскоре он увидел впереди себя пасторальную иллюзию, где они встретили Джеггеда по его возвращении. Джерек пересек иллюзию, заметив что там был разложен свежий пикник и нет следов пребывания Латов (которые обычно оставляли кучу мусора после себя), и продолжал бы свой путь дальше к яме в милю шириной, если бы не услышал слева от себя голоса, поющие песню:

Джерек пересек исток из податливого вздыхающего вещества, почти теряя равновесие, так что несколько раз ему пришлось подняться в воздух (хотя, казалось, все еще оставались какие-то трудности в прямой передаче энергии от города к кольцу). В конце концов на другой стороне рухнувших арок, он нашел их, стоящих вокруг мистера Ундервуда, который энергично махал руками, дирижируя инспектору Спрингеру, сержанту Шервуду и двенадцати констеблям, поющим гимн с сияющими и полными радости лицами. Только спустя некоторое время Джерек заметил миссис Ундервуд, картину отчаянного смущения, в покрытом пылью восточном платье, со сбитыми набок перьями, сидящей обхватив голову руками, и наблюдающей происходящее из античного вращающегося кресла, что осталось от какой-то рубки управления.