— С Джереком? — она не взглянула на Джерека, который оставался молчаливым. — Нет еще.

— Все по тем же причинам?

— Я делаю все возможное, чтобы забыть их.

— Вам нужно время, моя дорогая. Это вопрос времени, — взгляд Джеггеда стал пристальней, но ирония осталась.

— Его как раз не хватает.

— Все зависит от вашего отношения, как я сказал. Жизнь будет продолжаться, как всегда, без всяких изменений.

— Без всяких изменений, — упавшим голосом сказала она. — Именно так.

— Что ж, мне пора вернуться к работе. Желаю вам всего хорошего, Амелия — и тебе, сын мой. Вы еще утомлены Девонскими приключениями. Я уверен, все будет хорошо.

— Будем надеяться, Лорд Джеггед?

— Эй, там! Эй! — путешественник во времени отчаянно пытался выбраться с острова. Он махал лебедю Джеггеда. — Это вы, Джеггед?

Лорд Джеггед Канари повернул красивую голову, чтобы посмотреть на источник беспокойства.

— О, мой приятель. Я искал вас. Кажется, вам нужна помощь?

— Да, помогите мне покинуть этот проклятый остров…

— И проклятую эру, не так ли?

— Если бы вы оказались в моем положении…

— Простите за невольную невежливость. Сложные проблемы, но теперь решенные.

Лебедь поплыл к путешественнику во времени и сел на каменистом берегу, чтобы тот мог забраться на борт. Они слышали, как путешественник во времени сказал:

— Ваша помощь неоценима, Лорд Джеггед. Один из кварцевых стержней требует замены, два или три прибора нужно отрегулировать…

— Хорошо, — донесся голос Джеггеда. — Мы обсудим это в замке Канари.

Лебедь поднялся высоко в небо и исчез над одним из утесов, оставив Джерека и Амелию позади.

— Это был Джеггед? — у входа в шатер стояла Железная Орхидея. — Он обещал заглянуть на минутку. Амелия, все заметили твое отсутствие.

Амелия подошла к ней.

— Дорогая Орхидея, побудь хозяйкой за меня. Я еще неопытна и устала. Мы с Джереком хотим отдохнуть от волнений.

— Хорошо. Джерек уже вызвал локомотив. Он ожидал, из трубы вился бело-голубой дымок, изумруды и сапфиры мерцали. Поднявшись в воздух, они поглядели вниз, на первое творение Амелии. На фоне окружающего пейзажа оно походило на обширную и ужасную рану, будто земля была живой плотью, и в боку у нее торчало огромное копье.

Вскоре на горизонте показался город со своими, странной формы, полуразрушенными башнями, в многоцветье торжественного ореола, клубами химических испарений, ворчанием и приглушенным бормотанием, особенными полуорганическими — полуметаллическими запахами. Обоих переполнило чувство ностальгии по тем счастливым дням, что они испытали прежде.

Во время полета они не проронили ни слова, не в состоянии начать разговор. Оба не могли совладать со своими чувствами. Джереку было вдвойне тяжело, он испытывал это чувство впервые. Он никогда не видел ее такой отчаявшейся. Она давала понять об этой тоске и безысходности, но из гордости не признавалась в этом открыто. Джерек, питавший симпатию к парадоксам, вдруг озлобился, считая этот — крайне нежелательным.

— Ты хочешь найти мистера Ундервуда? — спросил он, когда локомотив приблизился к городу.

— А ты?

Он узнал дурное предчувствие. Всеми фибрами души он стремился везде и всюду сопровождать ее, но его одолел какой-то необычный приступ тактичности.

— О, я ищу призраки моего детства.

— Это не Б ран нарт?

— Где? — всмотрелся он.

Она показала на месиво древней, уже сгнившей, техники. — Я думала, там. Но он исчез. Я даже мельком видела одного из этих Латов.

— Что у них может быть общего?

— Конечно, ничего.

Они пролетели мимо, и, хотя он оглянулся назад, он не увидел признаков ни Браннарта Морфейла, ни Латов.

— Теперь понятно, почему его не было на вечеринке.

— Я полагаю, только из чувства неприязни.

— Он никогда в прошлом не упускал возможности изложить свое патентованное мнение, — сказал Джерек. — Я считаю, что он все еще старается помешать Лорду Джеггеду, но ему не везет в этом. Путешественник во времени объяснял мне, почему методы Браннарта непригодны.

— Итак, Браннарт впал в немилости, — сказала Амелия. — Ты ему многим обязан, — упрекнула она Джерека.

— Разлукой с тобой? Он забывает, когда негодует на нас за наши путешествия во времени, что большая часть вины в том, что произошло, лежит на нем и на миледи Шарлотине. Побереги свои симпатии, Амелия.

— Симпатии? О, у меня теперь их мало, — она вернулась к своей холодной иронической манере.

Эта новая размолвка вызвала дальнейший уход в свои мысли. Джерек поражался своей пристрастности к Браннарту. Он не привык обвинять и уступать, не мог справиться с душевной болью и всплеском эмоций; в то время, как она производила впечатление человека опытного. Он, познавший радость невинной любви, барахтался теперь в болоте ее двойственности. Лучше бы она никогда не признавалась в своей любви и оставалась суровой сторонницей Бромли, его морали, оставив ему роль галантного кавалера в его экстравагантном мире.

Кому она адресовала свои агрессивные обвинения? Пыталась она обвинить его или казнила себя, пытаясь побороть и пересилить привычную рутину?

Все это было слишком для Джерека, и он искал облегчения во внешнем мире. Они плыли над озером, поверхность которого представляла круговорот из цветов радуги, кипящий пузырями, затем над лазурным полем, усеянным резными каменными колоннами, сохранившимися с двухтысячного века. Он увидел впереди лощину в милю шириной, на краю которой они ждали конца света. Локомотив сделал круг и приземлился посреди руин. Джерек помог ей встать на подножку, и они секунду стояли застыв, после чего он пристально посмотрел в ее глаза, чтобы узнать, догадывается ли она о его мучениях, которые он не мог выразить словами. Словарь Конца Времени пестрил одними гиперболами. Он подумал, что именно его первоначальный импульс расширит словарь, и, соответственно, опыт привел его к настоящему положению. Он улыбнулся.

— Что так забавляет тебя? — спросила она.

— О, нет, Амелия. Только то, что я не могу высказать все, что накипело на душе.

— Не стоит делать хорошую мину при плохой игре. Я знаю, что разочаровала тебя и потеряла твою любовь.

— Ты хочешь услышать эти слова?

— Это всего лишь правда. Теперь ты знаешь, что я такое.

— О, Амелия, я люблю тебя. Но я не в силах видеть тебя такой расстроенной. Это другая Амелия, не ты.

— Я учусь радоваться забавам Конца Времени. Ты должен понять это.

— Они не радуют тебя. Ты прибегаешь к ним, чтобы убить себя.

— Не себя, а свои старомодные принципы.

— Может, эти принципы жизненно необходимы. Может, именно они являются Амелией Ундервуд, которую я люблю, или, по крайней мере, частью ее…

— Ты ошибаешься, — не намеренно ли она держалась на расстоянии от него? Возможно, она жалеет о своем признании в любви, чувствует себя связанной им.

— Ты еще любишь меня?

Она засмеялась.

— Все любят всех в Конце Времени.

Она решительно нарушила тишину, сказав:

— Я поищу Гарольда.

Он показал ей на дорожку из желто-коричневого металла.

— Она приведет тебя к месту, где мы оставили его.

На момент внимание Джерека было отвлечено тремя маленькими яйцеобразными роботами на гусеницах, пробирающимися через кучу обломков и увлеченными беседой на совершенно непонятном языке. Когда он снова посмотрел на дорогу, Амелия исчезла. Джерек был в городе, но одиночество больше его не привлекало. Он хотел догнать ее и выпытать все о ее настроении, но, возможно, она была так же неспособна высказать себя, как и он. Интересно, как в Бромли интерпретируют эмоции, на том же уровне стандартов социального поведения? Он начал подозревать, что сутью этого вопроса не интересовались ни в Бромли, ни в Конце Времени. Теперь, когда он находился в городе, он мог найти какой-нибудь все еще функционирующий банк данных памяти, способный припомнить мудрость одной из тех эр, вроде Простой Конфуцианской и Дзэн-общества, которые придавали слишком преувеличенное значение самопознанию и его выражению. Даже странные нейротические изощренности того периода, с которым он был немного знаком, Диктатуры Святого Клавдия (при которой от каждого гражданина требовалось обеспечить три отчетливо различных объяснения их психических мотивов даже для самых мелких поступков) могли дать ему ключ для понимания поведения Амелии. Ему пришло в голову, что она могла действовать странно потому, что он не утешил ее. Джерек направился через руины в противоположную сторону, пытаясь вспомнить что-нибудь об Обществе Эпохи Рассвета. Может быть, от него требовалось убить мистера Ундервуда? Это было достаточно легко. Интересно, она даст согласие на воскрешение ее мужа? Не должен ли он, Джерек, изменить свою внешность, чтобы стать похожим на Гарольда Ундервуда? Не потому ли она не захотела, чтобы он изменил свое имя на ее, что этого было недостаточно? Он прислонился к резному нефритовому столбу, чья верхушка терялась в химическом тумане высоко над его головой. Ему казалось, что он вспомнил какой-то ритуал, формализующий передачу себя другому человеку. Может быть, она сердится, что он не исполнил его? Или нужно было сделать наоборот? Имеет ли коленопреклонение какое-нибудь значение, и, если да, то кто перед кем становится на колени?