- Ты хотела бы как-то по-другому? Хочешь, чтобы я сказала, что мы не можем брать частные уроки? Что ты можешь только брать пару общих занятий в неделю, и вынуждена одевать прокатные коньки?

- Если мы не можем этого позволить, что с нашим домом? Как мы его себе позволяем? Как с моим оставшимся обучением в школе?

Мама вздыхает.

– Это дом твоей бабушки, ты всегда знала об этом. И бабушка платит за все, что не может покрыть твоя школьная стипендия. Прости, крошка.

Я смаргиваю слезы. Это еще хуже чем прежде. Сначала я потеряла Гейба. Теперь лед. Что осталось?

***

В зрительном зале Палисейдс Хай, ожидая начала городского собрания моего отца, я сутулюсь в своем стуле со скрещенными руками на груди. Аплодисменты заполняют комнату, но я одна сижу с распущенными руками и ковыряю ногти большим пальцем. Мама может заставить меня слушать. Она не может заставить меня смотреть.

Но когда я слышу разочарованный вздох, который прозвучал будто все зрители показали карточки. Я поднимаю голову на шум, и вижу моего отца, спускающегося на пол сцены вместе со своими двумя помощниками.

Его тело чудовищно дергается. 

Гейб

Я не собираюсь отвечать на папин телефон, но геолокация показывает, что звонок из Вашингтона. Кто может звонить ему оттуда, если только не отец Мэд?

– Алло?

- Доктор Нильсен?

У нас с папой по телефону голос звучит одинаково, и прежде чем я поправляю ее, она продолжает.

– Это Линда Эшман. Я звоню Вам с новой информацией о Вашем пациенте, Уильяме Спаэре.

Сенатор Спаэр? Что? Сенатор пациент моего отца, да? Я прочищаю горло,-

- Да?

- Его следующий прием будет во вторник, 11 февраля, в шесть часов. Мы распорядились, чтобы он воспользовался служебным входом, как он просил.

- Спасибо,- говорю я более профессиональным голосом доктора Ричарда Нильсена. – Что-то еще?

- Если можете, заверьте его, что те несколько членов персонала, которые знают о нем, согласились держать все в секрете.

- Хорошо.

Чтобы удостовериться, что тут нет ошибок, я добавляю:

- Сенатор ценит постоянную осторожность.

- Всегда пожалуйста.

Как только я нажимаю ЗАВЕРШИТЬ, поступает следующий звонок.

– Доктор Нильсен? Это Пэт из округа. Уильям Спаэр на пути из Палисейдс Хай; у него приступ.

Я стискиваю зубы.

– Я буду прямо сейчас.

Я нажимаю на кнопку и залетаю в родительскую ванную комнату.

–Пап!

Папа отодвигает краешек шторки, вода все еще льется.

– Гейб? Это не может подождать?

- У Сенатора Спаэра приступ. Ты нужен им в округе, прямо сейчас.

Вода немедленно останавливается. Папа хватает полотенце, затем брюки.

– Я знаю, он твой пациент. Я поеду с тобой,- говорю я.

Он натягивает футболку, ботинки и сбегает по лестнице.

– Ты не должен был брать мой телефон,- говорит он, когда я следую за ним.

Я сажусь в его машину.

- Гейб, ты не можешь поехать вместе со мной. Конфиденциальность пациента.

Я не двигаюсь.

***

Я врываюсь в скорую с папой. Мэд со своей мамой ждут в креслах. Я проскальзываю на сидение рядом с Мэд.

– Эй.

Мама Мэд спешит к папе, но Мэд не двигается в своем кресле. Она сощуривает глаза, смотря на меня.

– Ты знал.

- Я только узнал, Мэд, я клянусь. И к тому же, это что-то изменило бы?

Она смотрит прямо на меня.

– Я не могу доверять тебе вообще, понимаешь? Я слышала тебя у Игоря в кабинете. Ты думаешь, что можешь что-то исправить, просто придумав новый план?

- Нет, Да. Я имею в виду, да, что-то я хочу исправить. Я люблю тебя, Мэд.

Она отворачивается к стене. Она не говорит, но ее слова эхом отдаются у меня в голове. Некоторые вещи ты не переиграешь.  

Мэдди

Мама отвозит мня домой часом позже. Я направляюсь в кровать, но не могу уснуть. Сначала я потеряла Гейба, потом лед, теперь…

Папу? У моего отца рак головного мозга. Шишковидная астроцитарная опухоль, первая степень… медленно растущая, не распространяется… поддается лечению. Ни одно из слов мистера Нильсена не было приятным

Слова новой папиной речи, которая завтра повиснет в воздухе, а мы с мамой перечитывали сегодня ночью, крутятся у меня в голове:

Цитата одного из наших величайших президентов, Франклина Делано Рузвельта, «Пришло время сказать правду, всю правду откровенно и смело». Недавние фотографии вызвали много размышлений о моей новой правой руке-мужчине. Десмонд Эвертс мой старый армейский друг, который помогал мне с разными тайными операциями… как нянька. С октября я прохожу химеотерапию, чтобы победить рак мозга. Следуя моим просьбам, мой персонал и моя жена сохраняли мою борьбу в тайне. Я не желал, чтобы все считали меня слабым, и чтобы думали, что я не смогу стать лидером. Я не понимал тогда, что такой выбор, выбор лжи, не делает меня лидером совсем. Я так горжусь своей дочерью, Мэделин, чьи достижения в фигурном катании вы видели в новостях. Мэдди и я много говорили о спорте, что неважно выиграешь ты или проиграешь. Главное, надо смотреть, как ты играешь. Я не честно играл. Единственным ограничением для наших реализаций завтра, будут наши сомнения сегодня. Я не могу просить жителей Канзаса выбрать лидера, который сегодня сомневается. С большим сожалением за мое отсутствие веры в Вас… поэтому я отзываю свою заявку на переизбрание.

«Единственным ограничением для наших реализаций завтра, будут наши сомнения сегодня». Эта строка волнует меня, потому что это тоже цитата ФДР. Из речи, которая не была сказана… потому что он умер за день до ее подачи. Я встаю с кровати и ползу вниз по лестнице. На островке в кухне, я подбираю папин парик, который мама швырнула вчера, когда мы пришли домой. Каждый волосок все еще идеален. Папа обещал мне, что будет честен со мной. Он не был откровенным, но и не лгал мне. Истина, в конечном итоге, восторжествует, и показать ее не больно. Теперь я понимаю эту искаженную цитату. Он не хотел, чтобы я искала правду, потому что он пытался защитить меня.

Я касаюсь прядей, коричневых, но не касаюсь седых.

Сколько месяцев назад у меня из рук упали на пол его настоящие волосы? Папа потерял аппетит, его юмор, его странные сны, это все были доказательства. Я складываю парик и возвращаю его на островок.

В переднем зале, я беру свои коньки из сумки в шкафу и сажусь на пол. Коньки лежат на коленках, и я пробегаюсь пальцами по царапинам, выбоинам, и по потертым отметинам на некогда девственной коже.

Я слышу, как щелкает дверь на кухне. Блондинистые волосы Гейба появляются будто приведение в полумраке зала. Он забирает у меня коньки и откладывает их. Берет меня на руки и несет меня по лестнице.

– С твоим папой все будет хорошо.

Он укладывает меня и ложится рядом.

Но никто из нас не спит. 

Гейб

На следующее утро, Игорь сразу начинает занятие. Его серые глаза изучают нашу разминку. Я откатываю схемы, но Мэд мысленно не рядом со мной. Ее катание технически правильно, но настроения нет с первых шагов. Ромео тоскует как всегда, а Джульетта уже умирает у него на руках.

Когда мы завершаем разминку, Игорь отводит Мэд в сторону к бортикам. Независимо от того, что он ей говорит, Мэд только трясет головой. Игорь включает музыку.

Мы переходим от начальной позы к тройной подкрутке[109]. Я запускаю Мэд в воздух, сердце совершает миллиард ударов, когда я ловлю ее. Я хочу держать ее вечно. Я хочу быть здесь, чтобы всегда ее поймать.

Она напряжена в моих руках, она не хочет быть пойманной мной. Даже не хочет смотреть на меня. Кристен. Пайпер. Лизетт. Вот как это чувствуется?

Отвлекшись, я теряюсь в музыке. Я спешу в синхронных прыжках. Теряю свой тройной прыжок перед Флипом. Я не могу докрутить обороты. Цепляюсь за ногу, начинаю комбинацию вращений раньше, и мы не можем набрать скорость до наших нужных позиций. Все кончено.