Бои, вспыхивавшие в Верхней Силезии, и предварительные переговоры по поводу конференции о репарациях в Спа в июле 1920 г., часто воспринимавшейся как «второй Версаль», довершили остальное. К этому добавились сдвиги в партийном спектре как вправо, так и влево, но во всяком случае не в сторону социал-демократического большинства. В начале марта журнал «Зоциалистише монатсхефте» со смесью сарказма и недоумения уже констатировал: «В Германии мы неожиданно получили чуть ли не сплоченный единый фронт восточной ориентации… от армии (которая с помощью союза с большевиками, согласно обещаниям Чичерина, хочет вести на Рейне войну с целью реванша) и немецкой буржуазии (которая видит в России широкое поле для деловой активности) вплоть до коммунистов (которые… в большевиках видят авангард спасителя человечества — авангард коммунизма)»{784}.
Военный реваншизм
Действительно, именно этой весной 1920 г. резко изменились взгляды нового шефа Военного ведомства[141], генерала фон Зекта, — от прежних представлений, согласно которым Германия (как «вал против большевизма») может добиться некоторого ослабления требований Версальского договора{785}, к радикально противоположной позиции, сформулированной им в записке под названием «Германия и Россия»: «Только в тесном союзе с Великой Россией у Германии есть надежда на обретение прежнего статуса великой державы». Такое единение «в свое время осуществится естественным путем», как бы ни противились этому державы Антанты. Кроме того, «нравится нам сегодняшняя Россия и ее внутренний строй или нет, не играет теперь никакой роли». Как и царизм, Советская Россия стремится к единству империи, к Великой России. «Но это как раз то, что нам нужно, — единая сильная империя с протяженной границей и на нашей стороне». В данной ситуации Польша оказывается смертельным врагом, присвоившим старые прусские территории и города. Но «подобно божественному чуду является теперь на горизонте помощь в нашей глубокой нужде»{786}.
В конце марта Зект после назначения его командующим сухопутными войсками получил докладную записку майора Бёттихера из Министерства рейхсвера под названием «Ближайшие задачи Германии», которую он в июле, когда Красная армия приготовилась к наступлению на Польшу, передал рейхспрезиденту и кабинету министров в качестве изложения собственной позиции с актуальными примечаниями. Она содержала масштабную и поразительную основную идею, что именно опора на Россию (Советскую) даст «объединяющий лозунг», позволяющий снова спаять немецкий народ, страдающий от глубокого раскола, — рабочих и буржуа, а также военных. «На наш народ идеи российской революции действуют как мощная притягательная сила», — писал Бёттихер при поддержке Зекта, и подобные идеи невозможно «на длительное время подавить» вооруженным путем, если только «не подхватить их самим, реализовать и поставить на службу будущему немецкого народа», например с помощью заводских советов, профессиональных организаций, а также посредством «обобществления крупной промышленности». Германии, если она встанет на сторону Антанты, «не суждено иного будущего», чем роль индустриальной трудовой колонии. Напротив, Россия хотя бы благодаря своей «гигантской территории и массе населения непобедима»; ей принадлежит далекое будущее. Если Германия встанет на сторону России, «то и она будет непобедима». Если же она выступит против России, «она утратит единственную надежду на будущее, оставшуюся после двух войн»{787}.
Когда Красная армия нанесет свой контрудар против Польши и дойдет до старых границ империи, это будет подходящий момент, говорилось в докладной записке, чтобы вступить в серьезные переговоры по поводу длительного союза и возвратиться к общей границе 1914 г., в случае необходимости даже посредством вторжения Германии в данцигский коридор, в Позен (Познань) и Верхнюю Силезию. Ведь «Россия нуждается в жизнеспособной Германии, а Германия является заклятым врагом Польши и англосаксонской системы: значит, она — противник мирного договора»{788}. Не изменение, а разрыв Версальского договора должен стать, таким образом, главной целью германской политики.
Это далеко выходило за рамки политики мирной ревизии, которую официально проводило Веймарское правительство, в том числе средствами частично затягиваемой, а частично наступательно перевернутой «политики исполнения»{789}. Вместо этого руководство рейхсвера пропагандировало стратегию военного реванша и отвоевания потерянного, которая постоянно использовалась в качестве второго, конспиративного побочного направления германской политики, но вынуждено было то и дело, пусть и неохотно, подчиняться внешнему, экономическому и внутриполитическому давлению. Вот почему можно говорить о более или менее сознательной двойственности (или, точнее, двусмысленности) германской политики, оказывавшей на нее в конечном счете парализующее воздействие.
Никакого Тауроггена[142]. 1920 год
Может создаться впечатление, будто некая сила исторической фантазии стояла за тем фактом, что первые непосредственные контакты офицеров обеих армий состоялись во время наступления Красной армии на Варшаву 12 августа на границе с Восточной Пруссией, где командиры частей, подчинявшихся командующему Западным фронтом Тухачевскому, представили направленному Министерством иностранных дел и рейхсвером майору Шуберту[143] «обширный список требуемых товаров для снабжения армии — от паровозов и автомобилей до лекарств и продовольствия»{790}. При этом представители обеих армий вполне естественно выступали как дружески настроенные партнеры. Однако при ближайшем рассмотрении ситуация оказывается не столь однозначной.
Так, Красная армия, продвигавшаяся по Восточной Пруссии, будила, разумеется, не только надежды, но и опасения. Воспоминания о «зверствах русских» в 1914 г. оставались еще столь же свежи, как и память о «красном терроре» в Прибалтике в 1919 г. Не было уверенности и в том, что Красная армия действительно будет, как обещано, уважать германские границы. Однако на эти страхи накладывались непосредственное ощущение отрезанности и надежда, что с помощью Красной армии можно будет отвоевать у Польши отнятые области и западнопрусский «коридор». Этим ожиданиям способствовало то, что уже первые советские командиры и комиссары, появлявшиеся с начала августа на границе, делали заявления, решительные чуть ли не до наивности. Цель их похода, говорили они, снова вступить в обладание Польшей, поскольку та принадлежала России, и возвратить бывшие германские области рейху. «Тогда русские и немцы сообща посчитаются с Францией»{791}.
В Зольдау, оторванном от Восточной Пруссии городе, населенном преимущественно немцами, Красную армию действительно приветствовали как освободительницу от польского господства, вывесив на домах черно-бело-красные флаги кайзеровской Германии. Усиливая сумятицу, красные командиры в ультимативной форме потребовали, чтобы рейхсвер немедленно вступал в освобожденные их войсками населенные пункты, на которые претендовала Германия, и там восстанавливал германскую администрацию, в противном случае предлагалось создавать местные советские органы{792}.
