Но «как же могло случиться, что именно немецкий народ допустил до такого заболевания свой политический инстинкт самосохранения»? Разгадка этой загадки — как раз в «марксизме», с которым кайзер, окруженный еврейскими советниками и финансистами, заключил в 1914 г. гражданский мир, в то время как эти «коварные преступники» организовывали революцию^{1081}. Уже в 1916–1917 гг. «почти все производство» оказалось под контролем «финансового еврейства». Одновременно в военных фирмах без зазрения совести повышались оклады, подогревалась алчность и сеялись пораженческие настроения. И именно тогда, когда Россия под ударами германских войск окончательно потерпела крах и все силы были сосредоточены на западе для последнего решающего наступления, «в Германии разразилась всеобщая стачка» и «явления разложения нарастали все быстрее»^{1082} — пока, в конце концов, не была объявлена капитуляция.

На основе этого мифологизированного опыта мировой войны «марксизм» или «большевизм» все сильнее выдвигался у Гитлера в центр его апокалиптических представлений о мире. В его ранних речах на всех равным образом поставлено клеймо «ноябрьских преступников», способствовавших катастрофе и превращению рейха в демократическую республику: таковы либералы, демократы или «марксисты», за которых без разбора выдавались социал-демократы, независимые социал-демократы и спартаковцы. Теперь появилась исторически восходящая группа, в которой «марксизм» или «большевизм» являлся последним, решающим оружием еврейства в его борьбе за мировое господство.

Согласно книге «Моя борьба», этому программному и исповедальному сочинению, написанному в тюрьме в 1924–1925 гг., уже в средневековой Европе «еврей» из чистого паразита (как торговец, посредник, ростовщик) превратился в «государство в государстве». Он добивался привилегий от князей и завоевывал в качестве «придворного еврея» определенное влияние. По мере того как он обеспечивал себе права гражданина государства, он становился «народным евреем», который вставал во главе либеральных и демократических движений, чтобы, свергнув монархию, самому захватить власть. Одновременно он ставил своих людей и во главе бунтующего «четвертого сословия», которое сам же разорил и пролетаризировал. Короче говоря: «Вначале он использовал буржуазию как таран против феодального мира, а теперь рабочих против мира буржуазного». Он стравливал классы между собой, чтобы разрушать национальную экономику, «чтобы на ее кладбище могла восторжествовать международная биржа»^{1083}.

Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы разрушить арийские нации в их расовой субстанции и человеческую культуру в целом. «Франкмасонство берет на себя задачу систематического пацифистского расслабления инстинкта национального самосохранения в кругах интеллигенции. В кругах же широких народных масс, и прежде всего в кругах бюргерства, эту же задачу берет на себя пресса, все больше концентрирующаяся в руках евреев… Теперь штурмовая колонна марксизма должна закончить все дело и нанести обществу решающий удар». Ибо конечная цель еврея «состоит как в экономическом завоевании, так и в политическом порабощении всего мира»^{1084}.

Для этого он (еврей) должен прежде всего способствовать бастардизации ненавистной ему белой расы. Эта «великая, последняя революция» может удаться ему только в том случае, если он будет апеллировать к «самым низменным инстинктам» пролетаризированных масс, натравливать их на более деловых и более обеспеченных, поощрять распущенность и безнравственность, особенно «осквернение расы». «В политической же сфере евреи начинают заменять идею демократии идеей диктатуры пролетариата».

«Тогда евреи считают, что наступила пора сделать последнюю великую революцию. Захватив политическую власть, евреи думают, что теперь можно уже окончательно сбросить маску. Из “народного еврея” вылупляется кровавый еврей — еврей, ставший тираном народов. В течение короткого времени старается он совершенно искоренить интеллигенцию, носительницу национальной идеи. Лишив народ идейных руководителей, он хочет окончательно превратить его в рабов и закрепостить навеки».

«Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других, — и все это только для того, чтобы обеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкой еврейских литераторов и биржевых бандитов»^{1085}.

Лишь во втором томе «Моей борьбы», вышедшем в свет в 1927 г., Гитлер на основе своего гипертрофированного апокалиптического антисемитского взгляда на мир пришел также к выводу о новой «всемирнополитической ориентации», в центре которой теперь оказалось «отношение Германии к России». Это отношение «имеет решающее значение для всей вообще иностранной политики Германии в целом» и является «оселком», на котором «прежде всего проверяются политические способности» национал-социалистического движения.

Гитлер явно предполагал наличие господствующей тенденции «восточной ориентации» среди приверженцев собственной партии, это относится «не только к тем сторонникам, которые приходят к нам из левого лагеря», но и к «выходцам из рядов так называемой интеллигенции»^{1086}. Но эту традиционную «восточную ориентацию», отбросив «традиции» и «предрассудки», следует теперь заменить на новую «восточную политику», высший принцип которой должен заключаться в том, «чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие, территории, которые ему подобают»^{1087}. Кроме того, «борьба с Францией», т. е. подрыв Версальской системы, «может иметь и будет иметь смысл лишь постольку, поскольку обеспечит нам тыл в борьбе за увеличение наших территорий в Европе».

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой внешней политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше прежнее развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке… Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены»^{1088}.

Некоторую видимость реализма этому авантюристическому повороту — который по-своему впитал всю тягу к востоку и к России, превратив ее в неприкрытые колонизаторские фантазии, — придавало лишь допущение, затем объявленное Гитлером «перстом судьбы»: «Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства». «В течение столетий» российская государственность «жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения». «Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство… Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К тому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства»^{1089}.