Выпустив сборник своих докладов «Дух российской революции», опубликованный в виде книги в 1919 г., Паке предложил немецкой общественности образец интерпретации, которая самим характером содержавшегося в ней исторического пророчества прямо противоречила проекту Радека^{543}.

Уже в самом начале Паке представлял себя как человека, познавшего истину, умудренного: «До начала мировой войны мне не приходило в голову поставить свои идеи о будущем в зависимость от идей, которые сегодня начертаны на знаменах международного пролетариата». Но в России ему стало ясно, «что таким образом революция, а не мир придет на смену войне»^{544}. Факт, что идеи человечества вырастают в недрах народов: «Идея союза народов, идея советов, смысл социализма влекут к себе сердца, а поскольку западные формулировки столь слабы, то начинаешь серьезно искать восточные»^{545}. К сожалению, это историческое движение еще составляет удел меньшинства. Пока еще «все зависит от немногих, которые должны нести бремя своей эпохи», — подобно тому человеку, что лишь недавно на вокзале в Москве, крепко пожав руку, отпустил его в Германию, а теперь сидит в Моабитской тюрьме, где на него, по ложному обвинению, возлагают ответственность за январский путч спартаковцев. Здесь Паке торжественно цитирует письмо, полученное из Моабита от Радека, которое он предпосылает своей книге как верительную грамоту.

Радек напоминал Паке: «…как я был прав, когда в Москве то и дело повторял Вам: гражданская война в Германии будет куда более ожесточенной и разрушительной, чем в России». Но никакая власть на земле не сможет воспрепятствовать победе революции. И тогда, наконец, германский и российский рабочий класс смогут объединиться. «Не для совместной войны против Антанты, как я еще допускал в октябре, ибо Антанта уже не в состоянии вести войну, а революции она не нужна». Объединение Советской России и Советской Германии, напротив, будет носить главным образом экономический характер. Тогда «после всех кровавых ужасов, пережитых нами», сможет начаться «эпоха творческих свершений»^{546}.

Паке в принципе согласился с Радеком, однако полагал, что российская революция является резким предостережением от «неспособности обоих революционных лагерей, пролетариата и интеллектуалов, держать открытыми пути друг к другу». Ибо всякая революция должна быть «по существу духовной», чтобы кровь не лилась попусту. В сближении Германии и Советской России Паке видел веление времени. «Чтобы найти общее новое основание для совместной работы двух столь представительных государств, как германское и российское, я считаю, что ради сближения в разработанных коммунистических формах не нужно жалеть сил. Ибо только такие формы основаны на чувстве всеобщности, они представляются единственным, что исключает подозрение в социальном предательстве и возврате к старым капиталистически-империалистическим формам»^{547}.

Однако подобное сближение должно, по мнению Паке, происходить на вечных религиозных основаниях германской и славянской культур. Материализм и макиавеллизм большевистских вождей не препятствуют этому. Их дело приобрело уже более общий смысл: «Ибо российская революция представляется мне, несмотря налицо Медузы, которое она нам открывает, прообразом любой революции. Она затрагивает сущность вещей. Она представляется мне, несмотря на море слез, крови и руины, оскверняющие ее путь, одним из мощнейших событий в истории человечества, таким же мощным, как крах старой европейской цивилизации в мировых войнах, ответной реакцией на который она и является»^{548}.

Такими могучими тезисами Паке начал свой первый доклад «Дух российской революции», который он сделал во франкфуртском Доме народного образования 13 января 1919 г., когда в Берлине еще бушевали бои между спартаковцами и правительственными войсками. Правда, пока что речь идет о «большевизме плюс Россия», читай, о «духе государственного, социального утопизма, сочетающемся с духом восточной бешеной мстительности». России, на его взгляд, все еще приходится сражаться с «социальными последствиями мировой войны, которые сделали бы необходимым большевизм сверху, не приди он снизу».

Но российский большевизм является, по его словам, объявлением всеобщей войны власти мамоны и империализма, и в первую очередь английскому гиперимпериализму, против которого тщетно пытался выступить «подражательный» германский империализм в 1914 г.: «Как борьба против чрезвычайно мощного и самоуверенного империализма и капитализма стран Антанты она [мировая война] была, таким образом, борьбой с негодными средствами. В качестве более мощного оружия, которое некогда повалит это дерево, оставался дух Коммунистического манифеста…»^{549}

Таким образом, и в апреле 1919 г. большевистская мировая революция все еще казалась Паке продолжением мировой войны при помощи новых и более подходящих средств, одновременно, однако, имеющих древнее, общечеловеческое значение. Ведь советы, по его мнению, — вовсе не изобретение большевиков, они вырастали постоянно и сами собой в прежних исторических движениях, когда нужно было коллективно взять в свои руки общественные дела. Разве при буржуазных революциях не было коллегий, городских советов, наблюдательных советов? Петроградский совет рабочих депутатов есть «все это одновременно и еще много более».

Разумеется, сначала речь шла о жесткой непримиримой диктатуре. «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которую провозгласили большевики, по мнению Паке, «еще полна трубных звуков классовой войны» и «своим грозно занесенным кулаком нацелена в лицо всей нынешней западной цивилизации»^{550}. Но совершенно по-иному звучит уже текст конституции Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, «возникшей в ходе совещаний экспертов по марксизму: Ленина, обладающего широким кругозором и хитроумного как Одиссей, практика Рыкова, культурно эрудированного Бонч-Бруевича, юриста Рейснера, историка Покровского». Этот текст представляет собой набросок гибкой и поддающейся приспособлению системы, «которая в том виде, как она обрисована, задумана для всего мира, вплоть до жителей Америки и Индии». Да, эта конституция, считает Паке, в ее основных чертах уже является «конституцией Тысячелетнего рейха»: «Она как будто создана для того, чтобы однажды от тупых форм диктатуры масс и рабов перейти к формам диктатуры разумных, работающей с минимальным аппаратом»^{551}.

В этой «диктатуре разумных» проекты будущего, намечавшиеся Паке, сочетались с его московским опытом, полученным в кругу тех притягательных представителей власти всемирно-революционного покроя, которые, будучи интеллектуалами (часто еврейского происхождения), становились основателями великого государства особого типа, подобно «пролетарским Наполеонам» или «новым варягам». В них был заложен дух российской революции: «Типичными являются не дурные попутчики, а вожди, люди идеи»^{552}. Их поражение было бы равносильно продолжению мирового господства западного капитализма и империализма. Мир, каким его обрисовали в Версале, считал Паке, приведет к обобществлению революции, как насильственный Брест-Литовский мирный договор в конечном счете привел к распространению революции в Центральной Европе. Его это не пугало, пусть даже на улицах немецких городов шли бои: «Будь что будет!.. Тем раньше — возможно, уже через несколько месяцев — мы увидим, как рабочие по эту и по ту сторону Рейна снова объединятся, как будут восстановлены наши границы на востоке и на юге»^{553}.