Фридрих Вильгельм Кристиане, спикер банка «Дойче банк», рассказывая в журнале «Шпигель» о международном форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» в Москве в 1987 г., сообщил, что Горбачев стремится к «новой нравственности» в отношениях между народами и государствами и воплощает ее^{1243}. Телеведущий и светский теолог Франц Альт засвидетельствовал, что с Горбачевым на «сцену мировой политики» возвратился дух Нагорной проповеди и «видение Иисуса о братстве и божьем сыновстве всех людей»^{1244}. А эмигрировавший на Запад восточногерманский диссидент и экофундаменталист Рудольф Баро прямо назвал Горбачева своим «принцепсом», которого он давно ждал и который наконец-то теперь явился: «Он использует опробованную тиранию, упраздняя ее, чтобы… восстановить изначальную идею, изначальный священный порядок»^{1245}.

Этот хор немецких голосов, который сегодня кажется скорее забавным, как и многие прежние всемирно-политические задачи, возлагавшиеся на Россию в области мировой политики, стал возможным из-за благодушной недооценки всех реальных трудностей и препятствий, в которых Горбачев давно увяз со своими планами «перестройки», просвещенно-автократического перестраивания безбожно перегруженного советского государственного молоха. Важной роли последнего генерального секретаря КПСС как редкого в истории «героя отступления» (по выражению Г. М. Энценсберге-ра^{1246}) это, впрочем, нисколько не умаляет. А немецкая «горбимания» во время эпохального поворота с 1989 по 1992 г., когда советская империя вместе с падением берлинской стены как бы за одну ночь распалась в серии уникальных мирных переворотов, возможно, на короткий момент обрела реальное историческое значение, что едва ли можно сказать про прежние случаи экзальтации подобного рода.

С тех пор немцы и россияне возвратились в исторически нормальную ситуацию, которая не в последнюю очередь требует смотреть на все трезвым взглядом. Хотя Россия Ельцина и Путина спорадически еще и возбуждает немецкие фантазии, и пробуждает некоторые старые позитивные или негативные сентименты, но «мужская дружба», характерная для этих отношений при Коле и Шредере, была скорее вспомогательным средством в политической и общественной повседневности, все еще отмеченной обострениями и антипатиями. В сущности, эта «дружба» не очень отличалась от сменявшихся «стратегических партнерств», которые создавались в ставшем многополярным мире между правительствами и государственными деятелями от Азии через Европу вплоть до Америки. Для образования прочных осей и особых отношений места в нем осталось немного. Таинственного, пробуждающегося «Востока» уже не существует, да и «Запад» в том смысле, в каком формулировалось это понятие с 1917 по 1947 г., исчезает.

Цель настоящей книги, как уже отмечалось во вводной главе, состоит не в том, чтобы противопоставить устоявшимся истолкованиям эпохи мировых войн и революций XX в. некий предельно категорический тезис. Многозначный подзаголовок книги — «российский комплекс» — уже показывает, что здесь речь идет скорее о продуктивном усложнении, глубоком вопрошании и релятивировании привычного объяснительного стереотипа, а не о том, например, чтобы создать новый фундаментальный нарратив. Однако я убежден в том, что основательно забытая или отодвинутая в сторону история германской восточной ориентации и очарованности Россией относится к ключевым историям прошедшего столетия. Поэтому для меня было важно несколькими сильными штрихами и четкими контурами вписать ее в общую картину XX века.

Широкий спектр весьма разнородных тем, источников и проработанной литературы, пересекающиеся друг с другом¹ биографии и образцовые истории отдельных случаев, на которые опираются моя аргументация и изложение, как и вообще вид и строй этой книги, однако, связаны не только с тем, что хотелось бы в ней продемонстрировать, но и с обстоятельствами ее возникновения.

Начало ее восходит ко встречам почти двадцатилетней давности на кухне кёльнского дома Льва Копелева, где велись очень воодушевляющие разговоры и где я узнал для себя много нового. Толстовская аура, уже окутывавшая этого старого человека, затрудняла возможность пробиться к противоречиям, которые, пожалуй, и были источником его неистощимой жизненной силы. История столетия вошла буквально в его плоть и кровь, и как раз узлы германо-российских отношений — дружеских или враждебных — не давали ему покоя. Во всяком случае, он в своей личности воплощал почти все, что меня давно занимало, абсолютно по собственным мотивам.

В начале 1990-х гг. из первых случайных встреч возникли наконец многолетние рабочие отношения, важнейшим результатом которых стал совместно изданный объемистый том «Deutschland und die russische Revolution» (Mtinchen, 1998)[220] в качестве заключения, в хронологическом плане, последнего главного проекта его жизни — «Восточно-западные отражения» (ВЗО)[221]. К сожалению, Копелеву уже не довелось подержать в руках вышедшую из печати книгу. К последним текстам, которые он написал до своей смерти в июне 1997 г., относилось послесловие с лейтмотивом в заголовке — «Вопросы остаются».

Предлагаемая читателю книга в значительной мере обязана своим появлением результатам и побочным продуктам этого энциклопедического исследовательского предприятия, которое с большим профессионализмом и терпением осуществлялось самим Копелевым и его ближайшим «штабом» (в лице Мехтхильд Келлер, Дагмар Херрман и Карла-Хайнца Корна), но также и открытым вопросам и сомнениям, порожденным им.

Мою первую попытку параллельно с заключительной редакцией совместного сборника 1996–1997 гг. предложить собственное изложение по данной теме, однако, реализовать не удалось. Германское исследовательское сообщество по ходатайству Дитриха Байрау (ТюбингенСкий университет) осенью 1996 г. финансировало мне многонедельную исследовательскую поездку для работы в российских архивах, в результате которой и без того угнетающий объем материалов еще увеличился. То же самое произошло, когда я углубился во франкфуртский архив Альфонса Паке и погрузился в таинственную «серую зону» германо-большевистских контактов в ходе Первой мировой войны.

В последующие годы в центре моей публицистической деятельности оказались — наполовину вынужденно, наполовину также ради обретения дистанции — целый ряд других тем. В ходе работы меня постоянно ободрял и поддерживал Дитрих Байрау, чтобы я смог довести до состояния предварительного целостного варианта изложения наполовину готовую рукопись, которая содержала материал, грозивший ускользнуть от меня. Решающий шаг я смог, наконец, сделать зимой и весной 2001–2002 гг., поначалу в форме научной статьи под названием «Рим или Москва» на сайте Тюбингенского университета в секторе восточноевропейской и новейшей истории^{1247}.

Финансовые предпосылки для этого были созданы фондом Фрица Тиссена, и без всякой бюрократии — так же как в 1993–1996 гг. при издании подготовленного совместно с Копелевым сборника. Этот же фонд предоставил в 2004 г. последний фант на заключительную редакционную подготовку книги, на сей раз по ходатайству Йорга Баберовски (университет им. Гумбольдта в Берлине), с которым я многие годы поддерживаю многообразные творческие контакты.

Окончательной редакцией для печати, наконец, я обязан уже сотрудничеству с издательством «К. X. Бек» и его главным редактором Детлефом Фелькеном, который с большим пониманием отнесся к данному проекту: это касается как самой книги, так и ее автора. Возможность представить результаты своих пространных исследований и рассуждений критическому оку читателей такого известного издательства, специализирующегося в области исторической проблематики, наполняет меня, далекого от цеха историков, особой радостью — а кроме того, еще и благодарностью, в первую очередь ко всем, кого я уже назвал.