Я думала, что все, принадлежавшее когда-то моему свекру, следует передать его детям.

Когда бумага была заверена, я призвала Нилоканто и сказала ему:

– Не сердись, Нилу-дада, я отказалась от имущества письменно. Мне оно больше не нужно.

– Что? – закричал в панике Нилоканто.- Что ты наделала?!

Когда он прочел копию документа и убедился, что я на самом деле отреклась от всех своих прав, его возмущение не имело границ: ведь после смерти своего господина он всю жизнь посвятил защите моих интересов! Все его помыслы, все усилия были направлены к этому. Он не знал другого удовольствия, кроме как таскаться по адвокатским конторам и копаться в законах. У него даже не оставалось времени на свои дела. Увидев же, как от одного росчерка пера глупой женщины все труды его пошли прахом, он не смог сдержаться.

– Ах так! – воскликнул он.- Ну тогда с меня довольно ваших дел. Я ухожу!

Чтобы Нилу-дада рассердился и ушел от меня вот так, в гневе – нет, это был уже предел моих несчастий! Я крикнула ему вслед:

– Не сердись на меня, дада!

Я упрашивала его: – Я дам тебе пятьсот рупий, которые у меня еще остались. В тот день, когда жена твоего сына войдет в ваш дом, ты передашь ей мое благословение и на эти деньги купишь для нее украшений.

– На что мне деньги,- ответил Нилоканто,- когда все состояние моего хозяина пошло прахом! Какая мне радость от этих пятисот рупий. Пропади они пропадом!

И с этими словами последний истинный друг моего мужа покинул меня.

Я искала прибежища в храме. Но мои девери не давали мне проходу, настаивая, чтобы я отправлялась в какую-нибудь святую обитель да молилась бы там богу.

– У меня есть своя святая обитель – это дом, который я унаследовала от своего мужа. У меня есть бог, которому я могу молиться,- это бог нашего семейного очага, ему молились наши предки,- отвечала я им.

Но то, что я все-таки занимаю место в доме, раздражало братьев мужа сверх всякой меры. Постепенно они свезли свою мебель в наш дом и поделили между собой комнаты.

И наконец они сказали мне:

– Забирай с собой бога нашего семейного очага, против этого мы не возражаем.

Когда же все-таки я продолжала колебаться, они заявили: – А на что ты, интересно, собираешься жить? – Мне вполне хватит пособия, которое вы обещали мне выплачивать,- ответила я. Но они сделали вид, что не понимают. – То есть, как это? – возразили мне.- Ни о каком пособии и речи не было.

Теперь мне уже не оставалось ничего, как покинуть дом своего мужа, где я прожила ровно тридцать четыре года. Я отправилась на поиски Нилу-дады, но вскоре узнала, что он уехал во Вриндаван.

Вместе с другими паломниками из нашей деревни я отправилась в Бенарес. Но даже там моя грешная душа не обрела покоя. Каждый день я молилась: «О господи, замени мне мужа

и детей!» Но, увы! Он не внял моим молитвам, и на сердце у меня так и не становилось легче, и слезы по-прежнему не иссякали. Боже мой, до чего же тяжела жизнь!

С той поры, как восьмилетней девочкой меня выдали замуж, мне ни разу не удалось побывать в отчем доме. Как я ни просилась, чтобы меня отпустили домой на свадьбу твоей матери, ничего из этого не вышло. Из письма отца я узнала о вашем рождении и вскоре после этого о смерти сестры. Но до сегодняшнего дня богу не было угодно, чтобы я прижала вас, моих сироток, моих дорогих детей, к своей груди.

Когда, вдоволь настранствовавшись по святым местам, я поняла, что все равно не могу отрешиться от земных привязанностей, что сердцу моему нужно кого-то любить, я принялась разыскивать вас».

Хоримохини ласково посмотрела на Шучориту. «Говорят, Пореш-бабу порвал с индуистами. Но что мне до этого? Разве не были мы с вашей матерью родными сестрами?

Наконец я разузнала, где вы живете, и пришла сюда из Бенареса с одной своей знакомой. Я слышала, что Пореш-бабу не чтит наших богов, но достаточно взглянуть на его лицо, чтобы попять, что боги чтят его. Бога не проведешь одними молитвами. Это-то я прекрасно знаю. И мне хотелось бы понять, как Пореш-бабу заслужил его милость.

Как бы то ни было, дитя мое, выходит, что не пришло еще мне время уходить от мира. Я еще не готова к тому, чтобы жить отшельницей. Когда будет на то воля господня, я уйду отсюда и поселюсь вдали от всех. А пока что мне даже страшно подумать, как это я буду жить вдали от вас, мои новообретенные дети».

Пореш-бабу дал приют Хоримохини в отсутствие Бародашундори и поселил ее в дальней комнатке на самом верху, где она могла бы жить, как ей хочется, и беспрепятственно выполнять обряды, предписанные ее кастой.

Но когда Бародашундори возвратилась и увидела, что ее хозяйские обязанности усложняются благодаря этой неожиданной гостье, она пришла в страшное негодование, которое и высказала Порошу-бабу в доходчивых выражениях, заявив, что от нее слишком многого хотят. На это Пореш-бабу ответил:

– У тебя на плечах целая семья, и ты ничего, справляешься, так неужели же одна несчастная вдова окажется для тебя непомерной обузой?

Бародашундори смотрела на Пореша как на человека, не обладающего ни здравым смыслом, ни житейским опытом. Она была уверена, что раз он не имеет понятия о хозяйственных делах, всякий его самостоятельный шаг в этой области обязательно будет неудачен. Однако она знала также, что если ему что-нибудь взбредет на ум, то сердись не сердись, плачь не плачь, но с места его не сдвинешь, он будет стоять на своем как истукан, ну что с таким человеком поделаешь? И какая женщина может с ним ладить, если в случае надобности с ним и не поссоришься-то толком? Она видела, что придется признать себя побежденной.

Шучорита была почти ровесницей Моноромы, и Хоримохини даже стало казаться, что и в лице у них есть что-то общее; даже характерами они были похожи: обе спокойные, но твердые. Всякий раз, когда Хоримохини случалось взглянуть на девушку со спины, сердце ее замирало.

Однажды вечером, когда Хоримохини сидела одна в темноте и беззвучно плакала, к ней зашла Шучорита, и Хоримохини, прижимая племянницу к своей груди, с закрытыми глазами зашептала:

– Она вернулась! Вернулась ко мне! Она не хотела уходить, а я сама отослала ее. И нет для меня в этой жизни достойной кары. Но, может, я все-таки отстрадала свое и теперь она снова вернулась ко мне. Вот она, с той же улыбкой на лице! О моя маленькая, моя жемчужина, сокровище мое! – И она гладила лицо и руки Шучориты и целовала ее, обливая слезами.

Тогда Шучорита тоже не выдержала и голосом, прерывающимся от рыданий, сказала:

– Тетя, я тоже давно уже не видела материнской ласки. Но сегодня я снова нашла свою мать. Сколько раз в минуты отчаяния, когда мне казалось, что горе иссушило мне душу, и я не могла даже молиться, я звала свою мать. И вот теперь она услышала мой зов и пришла ко мне.

– Не говори, не говори так, дитя мое! – отвечала Хоримохини.- От твоих слов мне делается так радостно, что даже страшно. О господи, неужели ты отнимешь у меня и это? Я думала, что больше не привяжусь уже ни к кому, я старалась обратить свое сердце в камень, и не смогла! – потому что слаб человек. Смилуйся же надо мной, господи, не наказывай меня больше! О Радхарани, уйди, оставь меня, не прикасайся ко мне! О всемогущий Кришна! Мой Джибоннатх, мой Гопал, мой Нильмони [206]! Какое новое испытание уготовил ты мне?

– Не гони меня, тетя,-проговорила Шучорита. – Что бы ты ни сказала, я тебя никогда не покину, я всегда буду с тобой.

И она, как ребенок, прильнула к груди Хоримохини.

За эти несколько дней между ними возникли близкие родственные отношения, которые не измеришь временем, и это, казалось, приводило Бародашундори в еще большее раздражение.

– Вы только посмотрите на нее! – говорила она о Шучорите,- будто она от нас никогда не видела ни заботы, ни ласки! Интересно, где эта тетка раньше была? Воспитывать ее с ранних лет нам пришлось, а теперь только от нее и слышишь: «Тетя да тетя!» И сколько раз говорила я мужу, что эта Шучорита, которую все превозносят до небес, еще себя покажет. Мы столько для нее сделали, а она хоть бы спасибо сказала!