Между тем на доле в этой деистической оболочке – а она в дальнейшем все более истончалась – представало реалистическое и по существу диалектическое понимание Тагором бытия, жизни как единого в своем многообразии, бесконечно развивающегося процесса. С течением времени в раздумьях поэта-мыслителя и в его эмоциональном восприятии мир и жизнь представали все более явственно, освобождаясь от всякого налета потусторонности,- обволакивавшая их дымка мистического настроения ослабевала, убывала и исчезала. Это отчетливо проявилось в стихах из знаменитого сборника «Журавли» (1916). Рассказывая о своих мыслях и ощущениях, которые были исходными для философской лирики «Журавлей», Тагор писал: «Я был в Аллахабаде… жил там очень спокойно, а вечера проводил, сидя на террасе. Однажды я вдруг ощутил какое-то непрестанное биение во всем, что меня окружало. Это было поздним вечером, и меня неожиданно охватило чувство, что все кругом течет, куда-то стремится – невидимый поток творения, в котором звезды казались хлопьями попы. Я ощутил течение темного вечера, озаренного сиянием звезд, и этот поток вечности глубоко захватил меня. Я почувствовал себя в самой его стремнине. Так я начал писать. А когда я начал, то одна вещь влекла за собой другую. Это было начало «Журавлей» – течение невидимого и неощутимого потока». Поэт словно проникает своим обостренным чувством, глубоким мысленным взором сквозь кажущуюся неподвижность мира и ощущает его вечное движение. И в этом непосредственном ощущении текущей жизни едва ли оставалось место для чего-либо иного, кроме ее самой. Он воспевает жизнь прежде всего как великое благо человека. Это и есть подлинный, а не потусторонний рай.

Ты знаешь, брат, где рай?…

…

Рай воплощен в моем горячем теле,

В моей печали, в нежности, в веселье

В моей любви,

В моем стыде, в моем труде, в бушующей крови,

В волнах моих смертей, моих рождений,

В игре всех красок, всех цветов, в оттенках, в свете, в тени.

Он влился в песнь мою…

(«Рай»)

Если жизнь – великое благо человека, то человек – самое главное в жизни. Тагор настойчиво утверждает самостоятельность и значение человеческой личности, ее внутреннего мира как источника творческих сил. Человек не песчинка в океане бытия и не орудие воли божьей. Он сам творец, и если «джибондебота» – природа создает человека, то человек в своем творчестве идет дальше, и его творчеству нет конца.

Ты птице дал песню – поет она песню твою,

Больше отдать не под силу звончайшему соловью,

Ты голос мне дал, но я больше тебе отдаю -

Песню свою пою.

(«Беру – даю»)

Один из ведущих мотивов лирики Тагора – это поистине самозабвенное восхищение красотой мироздания, природы. В чем-то, скорее всего именно в психологическом настрое, оно восходит к мотивам растворения личности в самозабвенной любви к богу, которые свойственны средневековой индийской поэзии («бхакти»). Но у Тагора это прежде всего глубоко эмоциональное отношение человека к реальному миру природы, который восхищает поэта своей красотой и совершенством, влечет его своими тайнами, рождает у него ощущение единства в многообразии. В его восприятии природы, неизменно эмоциональном, и напряженный поиск, и счастье открытия, а самое главное – это бьющая ключом радость бытия и щемящее сознание быстротечности жизни.

Способность ощутить красоту мира он называет своим самым большим богатством. Дать другим глубже и полнее почувствовать красоту – это самый ценный дар, который он несет возлюбленной, всем людям.

Богатство мое в зарницах, мерцающих нощно и денно,

Оно возникает мгновенно, исчезает мгновенно.

У него названия нет, но запомни его приметы,-

Воздух вдруг запоет, зазвенят на ногах браслеты…

(«Подарок»)

Природа и человек у Тагора предстают в единстве прежде всего благодаря эмоциональному восприятию природы, что столь присуще самому поэту. С редким поэтическим проникновением в глубины восприятия Тагор показывает, как радостные чувства и переживания – душевный подъем любви, буйная игра жизненных сил юности, родительская нежность, радость творчества и познания – делают зрение человека более глубоким и острым. Они словно наделяют красотой окружающий мир, многое из того, что прежде казалось безжизненным и бесцветным,- «зажигают звезды». В страдании, душевном смятении мир является поэту безбрежным темным океаном – это «бесформенный мрак мироздания». Тагор раскрывает перед нами и своего рода «обратную связь» между ликом природы и человеческими переживаниями. Картина природы пробуждает воспоминания о пережитых чувствах, которые наполняли ее своим содержанием, несет отблеск былых переживаний, а вечность мира, вечное обновление жизни обращают мысли поэта к будущему. Так у Тагора возникает одна из его излюбленных мыслей-тем позднего периода его творчества: слияние былого с грядущим:

…Но канувшие мгновенья -

В шумящей твоей листве, дрожащей от дуновения

Весеннего ветра… И память моя оживает… Вдруг

Возникнут под лепет лиственный и юность, и давний друг.

Так, глядя друг другу в лицо, цепями цветов сплетены,

С грядущим сливают былое волшебные ночи весны.

(«Шал»)

Присущее поэзии Тагора то особое проникновение в глубины человеческих чувств, в котором художественное видение сочетается с философским осмыслением, интенсивно и полно проявляется в его любовной лирике. Это – совершенно исключительное как по чувству, так и по мысли вдохновенное славословие любви. Живой и непосредственный, то эмоционально напряженный, то утонченно лиричный, а иногда и совсем простой рассказ поэта о влюбленности и любовных переживаниях свободно поднимается до высокого философского обобщения, до постижения прекрасного.

Поэт умеет показать любовь как налетающий вихрь чувств, который сливает влюбленных воедино, срывая индивидуалистическую оболочку – «покровы души», и уносит за пределы повседневности.

Налетай, ураган, сокруши, оглуши.

Все одежды сорви, все покровы с души!

Пусть она обнаженной стоит, не стыдясь!

Раскачивай нас!

Я душу обрел, мы сегодня вдвоем.

Без боязни друг друга опять познаем.

В безумных объятиях слились мы сейчас.

Раскачивай нас!

(«На качелях»)

Но порою его любовная песнь – сама простота, хотя и затейливая, как деревенская частушка:

Называется деревня наша Кхонджона,

Называется речушка наша Онджона,

Как зовусь я – это здесь известно всем,

А она зовется просто – наша Ронджона.

(«Мы живем в одной деревне»)

Но есть общее в многообразной любовной лирике Тагора – это сознание бесценного дара любви, который для Тагора всегда нечто большее, чем сами любовные отношения двух людей. Он может сказать об этом просто и лирично:

Без близкого участия подруги,

Которая в те годы там жила,

Наверное, не знал бы я в округе

Ни озера, ни рощи, ни села.

(«Та женщина, что мне была мила…»)

А может и отчеканить свою мысль с мастерской афористичностью:

Одно всегда одно, и больше ничего,

А двое создают начало одного.

Эмоциональный подъем, присущий влюбленности, обостряет восприятие мира, любовь становится для поэта путем радостного его постижения, а счастливая иллюзия влюбленных, которым кажется, что время остановилось, переходит в сознание вечности самой жизни;

Где жизни теченье сливалось