– Сегодня все в доме заняты,- повторил я. Ответ мой, видно, огорчил Рохмота. Он постоял некоторое

время молча, пристально глядя на меня, и наконец произнес:

– Салам, бабу! На душе у меня стало как-то нехорошо. Я хотел позвать

его, как вдруг он сам вернулся.

– Вот виноград и немного кишмиша с миндалем. Это для девочки. Отдайте ей.

Я взял фрукты и хотел заплатить ему, но он схватил меня за руку.

– Вы очень добры. Я всегда буду помнить это. Но не надо денег… Бабу, у меня дома такая же девочка, как у тебя… Я приносил немного сладостей твоей дочке, а думал о своей… Я не торговать приходил…

Он сунул руку в складки своей широкой одежды, вытащил грязную бумажку и, бережно развернув ее, положил передо мною на стол.

Я увидел отпечаток маленькой детской руки. Это была не фотография, не портрет, нет, это был просто отпечаток руки, намазанной сажей. Каждый год Рохмот приходил в Калькутту торговать фруктами и всегда носил на груди этот листок. Ему казалось, будто нежное прикосновение детской ручки согревает его страдающую душу.

На глаза у меня навернулись слезы. Я забыл, что он – торговец фруктами из Кабула, а я – потомок благородного бенгальского рода. Я понял, что мы равны, что он такой же отец, как и я.

Отпечаток руки маленькой жительницы гор напомнил мне о моей Мини. Я тотчас приказал позвать ее из внутренних комнат. Там запротестовали, но я ничего не хотел слушать. Одетая в красное шелковое сари, как и подобало невесте, с сандаловыми знаками на лбу, Мини стыдливо подошла ко мне.

Увидев ее, афганец растерялся. Он совсем иначе представлял себе их встречу после стольких лет разлуки. Наконец он улыбнулся и спросил:

– Маленькая, ты идешь в дом свекра?

Теперь Мини понимала значение этих слов. Она не ответила на вопрос Рохмота, как бывало раньше, а смутилась, покраснела и отвернулась. Я вспомнил первую встречу Мини с афганцем, и мне стало грустно.

Когда Мини ушла, Рохмот, тяжело вздохнув, опустился на пол. Он вдруг ясно понял, что и его девочка за эти годы выросла, что и ему предстоит новая встреча и он не увидит свою дочку такой, какой оставил. Кто знает, что произошло за эти восемь лет!

Мягко светило осеннее утреннее солнце. Пела флейта. Рохмот сидел здесь, в одном из переулков Калькутты, и видел перед собой пустынные горы Афганистана.

Я дал ему денег.

– Возвращайся домой, Рохмот, и пусть твоя радостная встреча с дочерью принесет счастье моей Мини.

Мне пришлось несколько урезать расходы на празднество. Я не смог зажечь столько электрических ламп, сколько хотел, не пригласил оркестра. Женщины выражали неудовольствие. Зато праздник в моем доме был озарен светом счастья.

1892

Вчера весь день шел дождь. Сегодня дождь перестал, и кажется, будто солнце и разорванные облака попеременно водят длинной кистью по полям почти зрелого раннего риса. От прикосновения света широкое зеленое полотно вспыхивает яркой белизною, но уже в следующее мгновение все покрывается густой тенью.

На небесной сцене всего два актера – облако и солнце, каждый из них исполняет свою роль, но не счесть, в скольких местах и сколько пьес разыгрывается одновременно на сцене земли.

Там, где над небольшой пьеской из жизни мы подняли занавес, у края деревенской дороги стоит дом, окруженный ветхой оградой. Только в одной из его комнат, той, что выходит на улицу, стены кирпичные. В остальных – стены глиняные. С улицы сквозь оконную решетку видно, что на кушетке сидит полуобнаженный юноша, он погружен в чтение книги, которую держит в правой руке, в левой у него пальмовый лист: время от времени он обмахивается им, спасаясь от зноя и мошкары.

Перед окнами прохаживается девочка в полосатом сари, она ест сливы, которые одну за другой вынимает из поднятого края сари. По выражению ее лица видно, что она хорошо знакома с юношей, который сидит на кушетке с книгой; ей хочется любым способом привлечь его внимание и своим молчаливым пренебрежением дать ему почувствовать, что сегодня она всецело занята сливами и не замечает его.

Но, к несчастью, прилежный молодой человек близорук, и

молчаливое пренебрежение девочки не оказывает на него никакого действия. Девочка, вероятно, знает об этом, потому через

некоторое время перестает ходить взад-вперед и начинает пригоршнями бросать сливы в окно. Когда имеешь дело со слепым,

трудно сохранить чувство собственного достоинства!

Вот несколько слив будто случайно стукнулись о деревянную дверь, молодой человек поднял голову. Хитрая девочка догадалась об этом и с удвоенным вниманием принялась выбирать спелые сливы. Молодой человек прищурился и, присмотревшись, узнал девочку; он отложил книгу, подошел к окну и, улыбаясь, позвал:

– Гирибала!

Но Гирибала сосредоточенно перебирала сливы и, поглощенная этим занятием, стала медленно удаляться от дома.

Близорукому юноше нетрудно было понять, что это наказание за какое-то неумышленно совершенное им преступление. Он выбежал на улицу:

– Эй, Гирибала, что ж, сегодня мне слив не будет?

Не обращая на него внимания, Гирибала взяла сливу, внимательно ее обследовала и с невозмутимым видом отправила в рот.

Эти сливы были из сада Гирибалы и являлись ежедневной данью юноше. Кто знает, может быть, сегодня Гирибала забыла об этом, во всяком случае, ее поведение ясно говорило о том, что сегодня угощать юношу она не собирается. Но зачем же тогда она ест сливы под чужим окном? Молодой человек подошел к девочке и взял ее за руку. Изогнувшись, Гирибала попыталась высвободить руку, но тут у нее из глаз брызнули слезы, и, бросив сливы на землю, она вырвалась и убежала.

К вечеру игра солнца и облаков прекратилась, белые пушистые тучки собрались на краю неба, и лучи заходящего солнца заблестели на листьях деревьев, на поверхности пруда, на каждой частице умытой дождями природы. И снова перед решетчатыми окнами ходит та же девочка, а в комнате сидит все тот же молодой человек. Однако теперь у девочки в сари нет слив, а в руке у юноши нет книги. Впрочем, произошли и некоторые другие, более значительные изменения.

Трудно сказать, с какой целью разгуливает девочка на этот раз. Но, кажется, ей вовсе не хочется завязать разговор с юношей, сидящим в комнате. Скорее она пришла посмотреть, не пустили ли ростки сливы, брошенные ею утром.

Ростки не появились главным образом потому, что теперь сливы лежали на кушетке перед юношей, и, когда девочка, время от времени наклоняясь, разыскивала какие-то невидимые, воображаемые предметы, юноша, смеясь про себя, с серьезным видом выбирал сливы одну за другой и усердно их уничтожал, Но вот несколько косточек, как будто случайно, упали около девочки и даже ударили ее по ногам. Гирибала поняла, что юноша мстит ей за ее пренебрежение. Но разве это хорошо! Разве не жестокость – создавать препятствия на ее таком трудном пути, в то время как она, подавив всю гордость своего маленького сердца, искала предлога, чтобы помириться. Пришла, чтобы уступить ему! Кровь прилила к щекам девочки, она стала думать, под каким бы предлогом убежать, но в это время юноша вышел из дому и взял ее за руку.

Так же, как утром, девочка попыталась вырвать руку, но теперь она не плакала. Наоборот, покраснев и спрягав голову за спину своего притеснителя, она вдруг громко рассмеялась, а потом, словно подчинившись его силе, вошла в дом, будто пленница в темницу.

Как на небе обычна игра солнца и облаков – так естественна и непостоянна игра этих двух существ на земле. Но так же, как игра солнца и облаков необычна, пожалуй, это даже не игра, а подобие игры, так и коротенькая история этих двух неизвестных людей в праздный осенний день не похожа на сотни происшествий, случающихся в человеческом обществе, хотя кажется точно такой же. Тот древний великий невидимый бог, который с невозмутимым ликом сплетает с вечностью вечность, в те памятные утро и вечер заронил в смех и слезы девочки семена счастья и горя на всю жизнь. Тем не менее эта беспричинная обида казалась совершенно непонятной не только зрителям, но и главному герою пьесы – вышеупомянутому юноше. Нелегко было понять, почему девочка то сердится, то проявляет бесконечную нежность, то увеличивает ежедневные приношения, то вообще прекращает их. Сегодня она пускает в ход все свое воображение, ум и способности, стараясь доставить юноше удовольствие, а завтра призывает на помощь всю свою силу и твердость, чтобы уязвить его. Если девочка не в силах причинить ему неприятность, настойчивость ее увеличивается вдвое, тогда же ей это удается, твердость ее разбивается на сотни кусочков, растворяется в слезах, превращаясь в поток бесконечной нежности.