Пореш-бабу удивился:

– Но ведь вы всегда утверждали, что ошибка жениться на девушках моложе восемнадцати лет. Вы даже писали об этом.

– Ну, это не может относиться к Шучорите, – объяснил Харан-бабу.- По своему умственному развитию она стоит неизмеримо выше своих сверстниц.

– Пусть так,- спокойно, но твердо возразил Пореш-бабу.- Но я считаю, Пану-бабу, что раз у вас нет особых причин спешить, вам не следует изменять в этом случае своим принципам. По-моему, лучше подождать до полного совершеннолетия Радхарани.

Смущенный тем, что его уличили в слабости характера, Харан-бабу поспешил согласиться:

– Вы совершенно правы; конечно, не следует. Все, что я хочу, это чтобы в самом непродолжительном времени состоялась наша официальная помолвка.

– А вот это, безусловно, прекрасная мысль!

Проспав часа три, Гора проснулся и увидел лежащего рядом Биноя. Сердце его переполнилось радостью; оп почувствовал невероятное облегчение – такое чувство испытывает человек, потерявший во сне что-то очень дорогое, а потом убедившийся, что это ему всего лишь приснилось. Только теперь он понял, как искалечена была бы его жизнь, лишись он друга. Не в силах совладать с радостным возбуждением, охватившим его, он растолкал Биноя.

– А ну, вставай, пора за дело браться.

Каждое утро Гора навещал бедняков, живущих неподалеку от их дома. В его намерение отнюдь не входило поучать их или выступать в роли благотворителя, просто ему хотелось быть вместе с ними. По правде сказать, мало с кем из людей своего круга сходился он так близко, как с этими простыми людьми. Они называли Гору «дада», предлагали ему почетную трубку, и, боясь их обидеть и желая еще больше подчеркнуть свою близость к ним, он заставлял себя сделать несколько затяжек.

Самым рьяным почитателем Горы был двадцатидвухлетний Нондо, сын плотника. Он был непревзойденным игроком в крикет и вообще прекрасным спортсменом.

Гора организовал небольшой спортивный клуб для игры в крикет, где на равных началах состояли членами дети плотников и кузнецов и сыновья зажиточных родителей. И в этом клубе Нондо легко удерживал первенство во всех видах спорта. Кое-кому из студентов и молодых людей, не принадлежавших к рабочим семьям, это не нравилось, но Гора установил в клубе строгую дисциплину, и в конце концов они вынуждены были примириться с тем, что Нондо был избран капитаном команды.

На прошлой неделе Нондо уронил себе на ногу стамеску и вот уже несколько дней не приходил на тренировки. Все это время мысли Горы были заняты его ссорой с Биноем, и он даже не удосужился справиться о здоровье юноши. Поэтому сегодня они первым долгом отправились к старому плотнику.

Подходя к его дому, они услышали женский плач и причитания, доносившиеся из открытых дверей. Никого из мужчин дома не оказалось, но от лавочника, торговавшего по соседству, Гора узнал, что сегодня утром Нондо умер и что тело его уже унесли, чтобы предать сожжению.

Нондо умер! Такой здоровый и сильный, такой энергичный, благородный, совсем юный! Сегодня умер! Гора вдруг почувствовал, что тело его словно налилось какой-то тяжестью. Нондо был сыном простого плотника. Лишь для очень немногих его уход из жизни явится тяжелой утратой, да и они скоро утешатся. Гора же был совершенно потрясен этой непостижимой в своей жестокости и нелепости смертью…

Сосед рассказал им, что умер Нондо от столбняка. Отец был за то, чтобы позвать доктора, но мать и слышать об этом не хотела; она была уверена, что в ее сына всесилен злой дух, и послала за знахарем. Всю ночь тот бормотал свои заклинания, жег Нондо каленым железом и вообще мучил его, как мог. В самом начале болезни юноша попросил сообщить о случившемся Горе, но мать испугалась, что Гора будет настаивать на приглашении доктора, и не послала за ним.

– Какое дикое невежество и как страшно оно наказано! – сказал Биной, когда они отошли от дома.

– Биной, не успокаивай себя тем, что все это тебя не касается, что ты можешь оставаться в стороне. Если бы ты имел ясное представление о том, как велико это невежество и какие ужасные последствия влечет оно за собой, ты не ограничился бы одним сожалением, чтобы потом обо всем забыть.

В пылу возбуждения Гора все более и более ускорял шаги, Биной молча шел рядом, стараясь не отставать от него.

– Народ во власти тьмы! Он опутан суевериями! Боги, злые духи, привидения, святой четверг, високосный год – сколько причин для страха! Да и откуда народу знать, что человек способен овладеть силами природы? Так ли уж далеко ушли от него и мы сами? Что из того, что мы прочли несколько книг, разве можем мы, горстка людей, обладающих ничтожными знаниями, оградить себя от всеобщего невежества? До тех пор, пока весь народ не научится понимать закономерности явлений природы, до тех пор, пока пустые страхи будут преследовать его, не освободимся от них и мы, просвещенные люди.

– Хорошо, предположим, что мы, просвещенные люди, сумеем выпутаться из паутины страха и суеверий,- возразил Биной.- Но много ли нас? И, кроме того, мне кажется, что цель наша должна быть вовсе не в том, чтобы с помощью народа научиться преодолевать свой страх и получить право называться людьми просвещенными, а в том, чтобы помочь этому самому пароду избавиться от невежества.

– Да, да! – воскликнул Гора, схватив Биноя за руку.- Это я и хотел сказать, но я вижу, что все вы, обуреваемые гордыней собственного превосходства, предпочитаете держаться в стороне от простых людей,- так ведь спокойней! Но имейте в виду, пока вы не поможете простому народу осознать благо, которое несет ему просвещение, вы и сами никогда полностью не осознаете этого. Когда в лодке есть течь, то, как бы велик ни был парус и какой бы сильный ни дул ветер, она не доплывет до берега.

Биной молча шел рядом. Немного погодя Гора снова заговорил:

– Нет, Биной, я не могу так просто примириться с тем, что произошло. Мысль о страданиях, которые причинил этот шарлатан моему Нондо, терзает меня. Для меня его мучения олицетворяют страдания всей нашей родины, всей Индии. Я не могу рассматривать его смерть как единичный случай, не имеющий большого значения.

Биной продолжал хранить глубокое молчание, и Гора вскипел:

– Биной, ведь я прекрасно понимаю, о чем ты думаешь! Тебе кажется, что исправить все это невозможно и что много воды утечет, прежде чем можно будет что-нибудь сделать. Ты думаешь, что суеверия липкой паутиной опутали нашу страну и гнетущий страх громадной ледяной глыбой придавил ее душу; тебе кажется, что не найдется богатыря, который мог бы освободить ее. А я не допускаю и мысли, что это так! Допусти я такую мысль, и я не смог бы жить. Понимаешь? Какие бы страшные несчастья ни выпадали на долю нашей родины, мы можем бороться с ними, можем избавить ее от них. Это в наших силах! Я твердо верю в это, иначе я просто не вынес бы всего отчаяния, мук, издевательств, какие вижу вокруг себя.

– А я для этого недостаточно мужествен,- сказал Биной.- Когда я вижу всю глубину невежества нашего народа, я невольно перестаю верить, что у меня хватит сил побороть это невежество.

– Да, тьма необъятна, и пламя светильника слабо, но я верю в это робкое пламя. Никогда я не соглашусь с тем, что невежество вечно – его постоянно, изнутри и снаружи, подтачивает сама жизнь, самый процесс познания окружающего мира, и как бы мало нас ни было, мы должны стоять на стороне прогресса. А уж если нам суждено погибнуть в неравной борьбе, то мы умрем, уверенные в грядущей победе света и разума. Разве не одно и то же – верить знахарю или бояться духов? Именно это чувство и лежит в основе пренебрежения настоящим лечением. Суеверия и знахарство в равной мере абсурдны и пагубны для нас. Я всегда говорил тебе, Биной: ни на мгновение не сомневайся в том, что освобождение придет. Невежество не вечно: англичане приковали нас к своему торговому кораблю не навсегда. Мы должны твердо помнить это и постоянно быть начеку. Ты довольствуешься смутной надеждой, что придет час, и борьба за освобождение Индии начнется. Я же настаиваю на том, что борьба уже началась и не затихает ни на минуту. И с нашей стороны было бы величайшим малодушием с бесстрастным спокойствием наблюдать за ее развитием.