– Вы имеете в виду, что во время свадебной церемонии нам придется кланяться изваянию божества? – спросил Биной.

– Да,- ответил Пореш-бабу, взглянув на дочь.- Сможет ли Лолита согласиться с этим?

Биной тоже посмотрел на Лолиту и увидел по ее лицу, что при мысли об этом все в ней возмутилось.

Чувство увлекло Лолиту в области, до той поры неведомые ей, и ловушки подстерегали ее здесь на каждом шагу. Жалость охватила Биноя, но вместе с ней пришла и твердая решимость защитить девушку. Ему столь же невыносимо было бы наблюдать, как смертоносные стрелы останавливают ее неукротимый порыв к победе, как и видеть это благородное создание сломленным и побежденным.

Некоторое время Лолита сидела, опустив голову. Затем она подняла на Биноя свои выразительные нежные глаза.

– Вы и в самом деле искренне, всем сердцем почитаете идолов? – спросила она.

– Нет, нет,- без малейшего колебания ответил Биной.- Идол для меня не бог, а всего лишь символ индуизма.

– Но нужно ли проявлять внешние знаки почтения перед тем, кого вы в душе считаете всего лишь символом? – спросила она.

– Я не допущу поклонения идолу на нашей свадебной церемонии,- твердо заявил Биной, обращаясь к Порешу.

– Ты не продумал всего этого как следует, Биной,- сказал Пореш, вставая.- Ведь этот серьезный шаг касается не только вас. Нельзя забывать, что брак не только личное, но и общественное дело. Мой совет тебе – подожди несколько дней, подумай. Не спеши с решением.

И Пореш ушел в сад и стал гулять там взад и вперед по дорожке.

Лолита тоже направилась было к выходу, но внезапно остановилась и сказала, обращаясь к Биною:

– Если в нашем желании нет ничего плохого, неужели мы отступим с позором только потому, что оно не совпадает с правилами какой-то общины? У меня это не укладывается в голове. Выходит, что лицемерие общество терпит, а справедливость порицает.

Биной медленно подошел к Лолите и, глядя прямо ей в глаза, сказал:

– Я не боюсь никакой общины. Если мы соединимся и приютом нашим будет истина, можно ли во всем мире найти общину выше этой.

И в эту минуту в комнату ворвалась Бародашундори.

– Биной, я слышала, что ты решил не вступать в члены «Брахмо Самаджа»! Это правда? – повышенным тоном спросила она.

– Я отказываюсь от церемонии в общине,- ответил Биной,- но я согласен принять наставление какого-нибудь почтенного гуру.

– Что значит весь этот обман и интриги?! – накинулась на него Бародашундори вне себя от ярости.- Зачем же ты два дня притворялся и уверял, что готов к церемонии? Обманывал меня и всех в «Брахмо Самадже»? А ты подумал о том, что губишь Лолиту?

– Но ведь далеко не все в «Брахмо Самадже» согласны с тем, чтобы Биной сделался его членом,- возразила девушка.- Ты же читала газету. Зачем вообще вступать при таких обстоятельствах?

– Да, но без этого о свадьбе не может быть и речи,- сказала Бародашундори.

– Почему, собственно, не может? – спросила Лолита.

– Вы, что же, собираетесь устроить свадьбу по индуистскому обряду?

– Вполне возможно,- ответил Биной,- я сделаю все, чтобы устранить любые препятствия, которые могут встретиться.

Бародашундори онемела. Когда же оцепенение прошло, она резко сказала:

– Уходи отсюда, Биной! Ступай прочь из нашего дома! И чтобы я больше никогда тебя здесь не видала!

Шучорита была уверена, что сегодня Гора придет. С самого раннего утра ее охватило волнение. Но, радуясь предстоящей встрече, она в то же время испытывала неясный страх; укоренившиеся с детства понятия и привычки на каждом шагу сталкивались с идеями Горы, звавшего ее к новой жизни, и это волновало и тревожило ее.

Вчера, например, увидев, как благоговейно склонился Гора перед идолом, стоявшим в комнате тетки, она была по-настоящему потрясена. И напрасно утешала она себя, говоря: «Ну и что ж из того, что он поклонился идолу. Ничего не поделаешь – такова уж его вера»,- воспоминание об этом продолжало мучить ее.

Всякий раз, замечая в поведении Горы что-нибудь резко противоречащее ее собственным религиозным взглядам, она невольно замирала от страха. Неужели господь так и не дарует ей душевного покоя?

Желая показать хороший пример Шучорите, гордившейся своими современными взглядами, Хоримохини и на этот раз повела Гору в свою молельню. И он снова в почтении склонился перед изваянием.

Как только он спустился в комнату Шучориты, она спросила его:

– Неужели вы действительно верите в идолов?

– Да, я действительно верю,- ответил Гора неестественным, напряженным голосом.

Шучорита опустила голову и ничего не сказала. Кроткая, безмолвная печаль девушки поразила Гору.

– Выслушайте меня,- поспешно проговорил он.- Признаюсь вам: я и сам не знаю – верю ли я в идолов или нет, но я, во всяком случае, уважаю религию народа моей страны. Религиозные обряды, складывавшиеся в течение тысячелетий, не могут не вызывать у меня чувства благоговения. Я не способен, подобно христианским миссионерам, относиться к ним с презрительной враждебностью.

Шучорита смотрела на него, о чем-то сосредоточенно думая.

– Я знаю,- продолжал он,- что вам трудно до конца понять меня, потому что вы воспитывались в узких понятиях вашей общины и потеряли способность беспристрастно относиться к таким вещам. Когда вы смотрите в комнате у своей тети на изваяние бога, вы видите только камень, я же вижу любящее, исполненное веры и благоговения женское сердце. И могу ли я при этом сердиться или пренебрежительно посмеиваться? Неужели вы считаете, что божество, воплощающее ее сердце,- всего лишь каменный идол?

– Разве вся суть в самом поклонении? Разве для нас не должно иметь значения, чему именно мы поклоняемся? – в свою очередь, спросила Шучорита.

– Иными словами,- проговорил взволнованно Гора,- вы считаете, что поклоняться какому-то вещественному предмету как божеству недопустимо? Но разве вещь определяется только с точки зрения времени и пространства? Вспомните, что, когда вы мысленно повторяете какой-нибудь текст из священного писания, вы испытываете в душе благоговение. Так неужели же, если этот самый текст будет написан на бумаге, вы станете определять его величие числом букв и величиной страниц, на которых он написан? Идея, воплотившаяся в жизнь, всегда неизмеримо мельче, чем ваше представление о ней. Для вашей тети этот маленький идол представляет нечто воистину безграничное, куда большее, чем все необъятное небо, вмещающее луну, солнце и звезды. Вы называете безграничным то, что не ограничено размерами, то, что можно представить себе только зажмурившись. Не знаю, удовлетворяет ли это вас. Всевышнего же вы можете лицезреть и в таком маленьком предмете, как этот идол, и притом широко открыв глаза. Если бы это было не так, могла ли бы ваша тетя так держаться за него, когда в мире для нее уже не осталось никаких радостей? Неужели же великая пустота ее сердца могла быть заполнена крошечным камушком? Ведь это же не игра. Пустота человеческого сердца может быть заполнена только чувством, не имеющим предела.

Шучорите было не под силу возражать против таких неоспоримых доводов, в то же время безоговорочно согласиться с ними она тоже не могла. Какая-то смутная, непонятная тревога охватывала ее душу.

Споря, Гора никогда не чувствовал жалости к противнику, напротив, он отличался неумолимой жестокостью хищного зверя. Однако безмолвное признание Шучоритой своего поражения смутило его, и он продолжал уже более мягко:

– Я не хотел нападать на ваши религиозные взгляды. Я хотел только сказать, что тот, кого вы так пренебрежительно называете «идолом», просто недоступен вашему пониманию, пока вы представляете его только зрительно. Лишь люди невозмутимого духа, те, кто находит в нем успокоение встревоженному сердцу, прибежище в трудную минуту, знают, смертен он или вечен, ограничен в пространстве или неизмерим. Поверьте мне, ни один верующий в нашей стране не молится вещественному предмету. Молясь ему, они видят мысленным взором того, кто безграничен и велик, и в этом находят счастье.