– Я стар,- говорил он,- мне ли таскаться по судам. Но теперь запротестовали сыновья:

– Если мы отдадим землю, то как же мы станем жить в нашем доме?

И вот, в надежде спасти дорогой сердцу дом предков, Хорихору пришлось пойти в суд. С трудом передвигая дрожащие ноги, поднялся брахман на свидетельскую трибуну.

Судья Нобогопал-бабу счел доводы старика основательными и прекратил дело. По этому случаю арендаторы Хорихора собрались было устроить в деревне праздник, но Хорихор поспешил отговорить их.

А немного погодя снова пришел наиб, с подчеркнутой почтительностью взял прах от ног Бхоттачарджо и… подал в суд апелляцию.

Адвокаты не хотели зря брать у Хорихора деньги. Они заверяли брахмана, что у него все шансы выиграть процесс. «Разве день может превратиться в ночь?!» – восклицали они. Хорихор успокоился и стал ждать, что будет. В один прекрасный день из конторы заминдара донесся барабанный бой. В доме управляющего заклали козла и началось празднование в честь богини Кали.

Что же произошло?

Бхоттачарджо сообщили, что во время пересмотра дела тяжбу выиграл заминдар.

Хорихор в отчаянии бросился к адвокату.

– Как же это случилось, Бошонто-бабу? Что теперь со мной будет?

Бошонто-бабу поведал Хорихору тайну превращения дня в ночь. Судья, который возглавляет сейчас апелляционный суд, когда-то враждовал с судьей Нобогопалом. В то время оба они занимали одинаковое положение, и этот судья ничем не мог насолить Нобогопалу. Но теперь, сделавшись старшим судьей, первое, что он сделал, это отменил решение Нобогопала и вынес совсем другой приговор. «Поэтому вы и проиграли»,- закончил адвокат.

– А нельзя ли подать апелляцию в Верховный суд? – спросил подавленный Хорихор. Но Бошонто-бабу сказал, что судья поставил под сомнение показания свидетелей Хорихора и признал истинными показания свидетелей заминдара. А в Верховном суде не станут разбираться в свидетельских показаниях.

– Что же мне теперь делать? – спросил старик со слезами на глазах.

– Делать нечего,- ответил адвокат.

На следующий день Гириш Бошу явился к брахману в сопровождении целой свиты и почтительно взял прах от его ног. Прощаясь, управляющий тяжко вздохнул и сказал:

– На все воля божья!

1901

– Тетя!

– Спи, Джотин, ночь уже.

– Ну, и пусть, не так уж много дней у меня осталось, Я велел Мони уехать… Забыл только, где теперь живет ее отец…

– В Ситарампуре.

– Да, верно, в Ситарампуре. Отошли туда Мони. Хватит ей за больным ухаживать. У самой здоровье слабое.

– Что ты! Разве согласится она оставить тебя в таком состоянии?!

– Да ведь врачи сказали, что она…

– Не знает, но и так видно. Помнишь, в тот день она без слез не могла слышать о поездке к отцу.

Говоря откровенно, тетя немного погрешила против истины. На самом деле вот какой разговор произошел у нее с Мони:

– Ты получила весточку из дому? Мне показалось, будто я видела здесь твоего старшего брата Онатха.

– Да, мама послала его сказать мне, что в следующую пятницу будет церемония первого кормления рисом моей младшей сестренки. Мне очень хотелось бы…

– Вот и хорошо, пошли золотое ожерелье, твоя мать будет рада.

– Но я хочу поехать туда сама. Я ни разу не видела сестренки!

– Неужели ты оставишь Джотина одного? Слышала, что сказал доктор?

– Сказал, что ничего опасного…

– Все равно, как ты можешь бросить сейчас Джотина?

– У меня три брата и одна-единственная сестра, очень славная девочка… Я слышала, что церемония будет торжественной… И если я не приеду, мама очень…

– Не мне судить твою мать, но я уверена, что отец твой рассердится, если ты уедешь от Джотина в такой момент.

– А ты напиши ему, что причин для беспокойства нет. И за время моего отъезда ничего…

– Уезжай, никому вреда от этого не будет, но уж если я стану писать твоему отцу, то напишу все как есть.

– Ладно, ладно… не пиши. Я поговорю с Джотином…

– Послушай, невестка, я много терпела, но попробуй скажи хоть слово Джотину. А отца тебе обмануть не удастся, он слишком хорошо тебя знает,- с этими словами тетя вышла.

Рассерженная, Мони бросилась на постель.

– Ты что надулась? – спросила, входя в комнату, подруга Мони из соседнего дома.

– Подумай только! Меня не пускают на церемонию первого кормления моей единственной сестры.

– Боже, о чем ты говоришь! Ведь твой муж тяжело болен!

– Но я ничем не могу ему помочь. В доме все молчат. У меня сердце разрывается от тоски. Не могу я так жить.

– Ведь ты добрая.

– Но я не могу притворяться, как все вы, и с грустным видом сидеть в углу, только бы обо мне плохо не подумали.

– Как же ты собираешься поступить?

– Уеду, никто меня не удержит.

– Что это ты так разошлась? Прощай, у меня дела.

Взволнованный разговором с тетей, Джотин чуть привстал и облокотился на подушку.

– Тетя, распахни окно и свет погаси,- попросил он. Безмолвная ночь, как вечный странник, молча остановилась

у дверей комнаты больного. Звезды – свидетели многих смертей – пристально вглядывались в лицо Джотина. И вот в этом бесконечном мраке перед Джотином всплыл образ его Мони. В ее больших глазах застыли крупные капли слез.

Джотин затих, и тетя успокоилась: ей показалось, будто он уснул. Но тут снова раздался его голос:

– Тетя! Вы все считали Мони непостоянной, чужой в нашем доме. Но…

– Я ошиблась, Джотин. Человека сразу не узнаешь.

– Тетя!

– Спи, Джотин.

– Не сердись. Дай мне хоть немного помечтать, поговорить.

– Ну хорошо, говори.

– Сколько нужно времени, чтобы человек познал самого себя? Как-то я подумал, что никто из нас не смог понять души Мони, и примирился с этой мыслью. А вы все тогда…

– Ты несправедлив, Джотин, я тоже примирилась.

– Душа – не ком земли, ее так просто не возьмешь. Я всегда знал, что Мони все еще не познала самое себя. Лишь когда на нее обрушится какое-нибудь несчастье, она…

– Ты прав, Джотин.

– Вот почему меня никогда не огорчало ее легкомыслие. Тетя ничего не ответила, только подавила тяжелый вздох.

Сколько раз Джотин проводил ночи на веранде и даже в дождь не уходил в комнату. Сколько раз, в отчаянии обхватив голову руками, он лежал на кровати, мечтая о том, чтобы Мони приласкала его. А в это время Мони с подругами собиралась в кино. Тетя помнит, как приходила обмахивать Джотина опахалом, а он в раздражении отсылал ее. Сколько было боли в этом раздражении! Ей не раз хотелось сказать Джотину: «Не оставляй для этой девушки слишком много места в своем сердце… Пусть она научится просить и пусть поплачет, не получив желаемого…» Но стоило ли об этом говорить, если Джотин все равно ее не поймет. Он создал в своем воображении храм женщины-божества, и богиней в этом храме стала Мони. Он никак не мог примириться с мыслью о том, что чаша любви в этом храме для него всегда пуста, что надежды его рухнули. И он горячо молился, совершал жертвоприношения, уповая на милость создателя.

– Ты думаешь, что я не могу быть счастлив с Мони,- снова заговорил Джотин,- поэтому сердишься на нее. Но счастье, оно – как звезды. Мрак не может их поглотить. Много ошибок совершил я в своей жизни, но разве сквозь них не пробились лучи счастья? Не знаю почему, но сегодня радость наполняет мою грудь.

Тетя стала нежно гладить лоб Джотина. В глазах ее стояли слезы, но темнота скрыла их.

– Как она будет жить, ведь она так еще молода!

– Ну и что? И мы в этом возрасте, уповая на бога, посвящали себя семье. Большего счастья я не знаю.

– Душа Мони только начала просыпаться, а я…

– Не думай об этом, Джотин. Если душа просыпается, это уже счастье.