Теперь уже Гора не мог, как прежде, смеяться над Биноем, утверждавшим, что, когда наступает замечательный миг и любовь вспыхивает одновременно в сердцах мужчины и женщины, чудесный свет озаряет их жизнь. В душе Гора признавал, что это не обычное единение душ, а нечто такое, без чего жизнь не может быть по-настоящему полна, от соприкосновения с чем все приобретает какую-то особую ценность. Любовь помогает мечте воплотиться и вдыхает новую душу в плоть. Она не только делает человека вдвое сильнее и умнее, но и пробуждает в нем новый интерес к жизни.

И вот сегодня, в день, когда Биной по собственной воле становился изгнанником общества, в сердце Горы вдруг зазвучала мелодия той самой песни, которую пело сердце Биноя. Уже давно ушел Биной, а чудесная мелодия не желала затихать. Подобно тому как с плеском смешивают свои струи две реки, устремляющиеся к океану, так и любовь, переполнявшая сердце Биноя, соединилась в страстном гимне с потоком любви, изливавшимся из сердца Горы. Чувство, которое Гора старался заглушить в себе, подавить, скрыть от самого себя, не признать, вышло из берегов и решительно заявило о себе. У Горы не было больше сил отвергать его, как чуждое ему, или презирать, как недостойное.

Так прошло много часов, и, когда день стал растворяться в сумерках, Гора достал чадор, набросил его на плечи и вышел на улицу.

«Я должен взять то, что принадлежит мне,- сказал он себе.- Иначе моя жизнь в этом мире будет неполной, бесполезной».

Он ни на минуту не сомневался в том, что она, Шучорита, ждет его знака. Сегодня, сейчас он позовет ее.

Гора быстро шел по шумным улицам многолюдной Калькутты. Он не замечал, когда его толкали. Его душа словно покинула тело и устремилась куда-то вдаль, вперед…

Подойдя к дому Шучориты, он остановился и внезапно задумался. Сколько раз он приходил сюда, и дверь всегда бывала открытой настежь, но сегодня… Гора толкнул ее – оказалось, что дверь заперта изнутри. Он постоял в раздумье, затем постучал.

На пороге появился слуга. Узнав в неясных сумерках Гору, он, не ожидая вопроса, сообщил, что молодой госпожи нет дома.

– Где же она? – спросил Гора.

Слуга объяснил, что она уже дня три тому назад переселилась в другой дом, помогает приготовить все к свадьбе Лолиты.

Пока Гора стоял и думал, не пойти ли ему на свадьбу Биноя, из дома вышел какой-то незнакомый бабу.

– Что вам угодно, господин? – спросил он. Смерив его взглядом с головы до ног, Гора ответил:

– Ничего, спасибо!

– А то зайдите, посидим, покурим,- пригласил его Койлаш.

Койлаш истосковался по собеседникам. Хоть бы кто-нибудь зашел поболтать – и то легче бы было. Днем он еще кое-как убивал время, стоя с трубкой в руке на углу переулка и наблюдая прохожих, но по вечерам умирал со скуки. Все темы для разговоров с Хоримохини были давно исчерпаны, да и круг их был чрезвычайно ограничен. Поэтому Койлаш обосновался в небольшой комнатке на первом этаже около входа, там он курил свою трубку, вступая время от времени в разговоры со слугой, чтобы как-то скоротать время.

– Нет, спасибо, я сейчас не могу,- ответил Гора, и не успел Койлаш открыть рот, чтобы повторить просьбу, как молодой человек оказался уже в конце переулка.

Гора был твердо убежден, что он родился для того, чтобы выполнить какую-то особенную миссию, предопределенную ему тем, от кого зависели судьбы его родины, и, однажды уверовав в это, он теперь считал, что большинство событий его жизни были не случайны и отнюдь не являлись результатом его личного желания. Поэтому он всегда искал какой-то особый смысл даже в самых незначительных обстоятельствах своей жизни.

Сегодня, когда, повинуясь непреодолимому желанию, он отправился к Шучорите и сначала нашел ее дверь запертой, а затем услышал, что ее нет дома, он решил, что неспроста что-то мешает его надеждам сбыться. Тот, кто руководил его поступками, дал понять, что он недоволен Горой. Очевидно, в этой жизни двери дома Шучориты были перед ним закрыты. Шучорита не для него! Человек, подобный Горе, не имеет права поддаваться своим желаниям, в его жизни нет места личным радостям и горестям. Он индийский брахман, его дело молиться господу за свою великую родину, его долг – самоотречение во имя благополучия Индии. Страстная любовь, привязанности – не его удел.

«Господь наглядно показал мне, что такое любовь,- говорил себе Гора.- Теперь я знаю, что в ней нет ясности и покоя, что она жгучая и терпкая, как вино. Она будоражит душу и порождает иллюзии. Но я – саньяси, в моем сознании ей нет места»,

Шучорита, которую столько времени тиранила Хоримохини, за эти несколько дней, проведенных с Анондомойи, почувствовала такое облегчение, какого не испытывала никогда в жизни. Она очень привязалась к Анондомойи, и ей с трудом верилось, что когда-то она не знала эту женщину и была далека от нее. Анондомойи каким-то образом прекрасно понимала все ее мысли и порой без слов приносила ей глубокое успокоение. Никогда прежде Шучорита не произносила так от душа слово «мать». И она не упускала случая лишний раз произнести его, хотя бы и без большой надобности.

Когда все приготовления к свадьбе Лолиты были закончены и Шучорита в полном изнеможении свалилась на постель, у нее на уме была только одна мысль – как она теперь расстанется с Анондомойи? Она начала тихонько повторять про себя: «Ма, ма!» И от этого сердце ее так переполнилось, что из глаз брызнули слезы, но тут возле нее появилась Анондомойи. Она откинула кисейный полог от москитов и присела на кровать.

– Ты звала меня? – спросила Анондомойи, погладив Шучориту по голове.

Когда Шучорита поняла, что говорила вслух, она не смогла ответить на вопрос, а только уткнулась лицом в колени Анондомойи и разрыдалась. Анондомойи продолжала молча гладить ее по голове. В эту ночь они спали вместе.

Анондомойи не хотелось возвращаться домой сразу же после свадьбы Биноя.

– Они оба ничего еще не смыслят в житейских делах,- сказала она.- Как же я уйду, не наладив им хоть немного хозяйство?

– Ма, – обратилась к ней Шучорита, – тогда и я останусь с тобой на эти несколько дней.

– Правда, ма! – оживилась Лолита.- Пусть Шучи-диди побудет с нами несколько дней.

Услышав эти слова, Шотиш подбежал к Шучорите, обнял ее и заплясал от радости.

– И я, и я тоже останусь, диди! – кричал он.

– Тебе же нужно учиться, болтунишка,- возразила Шучорита.

– Меня будет учить Биной-бабу.

– Биной-бабу сейчас не сможет заниматься с тобой.

– Почему же не смогу? – донесся голос Биноя из соседней комнаты.- Неужели ты думаешь, что я за сутки умудрился забыть все, что учил когда-то, просиживая за книгами ночи напролет.

– А разрешит ли твоя тетя? – спросила Анондомойи Шучориту.

– Я пошлю ей записку.

– Нет, не стоит, лучше я сама напишу ей.

Анондомойи знала, что, если Шучорита сама выразит желание остаться, Хоримохини непременно обидится, если же попросит ее об этом она, Анондомойи, то весь гнев Хоримохини обрушится на нее, а не на Шучориту.

В письме Анондомойи сообщала, что она должна задержаться на некоторое время у Биноя, чтобы наладить хозяйство молодых, и если Хоримохини согласится, чтобы Шучорита побыла с ней еще несколько дней, то это значительно облегчит ее задачу.

Письмо Анондомойи не только рассердило Хоримохини, но и пробудило в ней подозрения. Она подумала, что теперь, когда ей удалось в корне пресечь посещения Горы, его мать стала всячески стараться заманить Шучориту в силки. Все это представилось ей не чем иным, как сговором между матерью и сыном. Теперь Хоримохини припомнила, как еще в самом начале ей не понравился образ мыслей Анондомойи.

У Хоримохини гора свалилась бы с плеч, если бы ей удалось благополучно пристроить Шучориту в знаменитую семью Раев. Да и сколько можно заставлять Койлаша ждать? Бедняга прокоптил все стены в доме, день и ночь куря свою трубку.

На следующий день утром после получения письма Хоримохини, захватив слугу, сама отправилась в паланкине в дом Биноя. Там она застала Шучориту, Лолиту и Анондомойи, собравшихся в нижней комнате и занятых приготовлением обеда. Сверху, сотрясая окрестности, доносился громкий голос Шотиша, заучивавшего написание английских слов и их бенгальские значения. Дома никто никогда не подозревал, что у него такой необычайной мощи голос. Но здесь, чтобы доказать всем, как ревностно он относится к приготовлению уроков, ему приходилось налегать на него.