Бародашундори прекрасно понимала, что сочувствия у Пореша не встретит. Мало того, она не сомневалась, что, проявив неприязнь к Хоримохини, она только уронит себя в его глазах, и это еще больше выводило ее из себя и придавало решимости во что бы то ни стало – и что бы там ни говорил Пореш – доказать, что всякий здравомыслящий человек должен обязательно встать на ее сторону. И вот она начала рассказывать о Хоримохини каждому встречному члену «Брахмо Самаджа», без различия пола, возраста и положения в обществе, чтобы убедить их в своей правоте. Не было конца ее жалобам на то, как вредно отражается на детях постоянное присутствие в доме несчастной суеверной старухи, которая к тому же поклоняется идолам.

Но Бародашундори не ограничивалась тем, что изливала свое скрытое раздражение посторонним – она и дома начала чинить Хоримохини всякие неудобства. Слуга, принадлежащий к соответствующей касте и специально приставленный к Хоримохини, чтобы носить ей воду для приготовления пищи, отзывался для какой-нибудь другой работы всякий раз, когда она нуждалась в его услугах. Если же об этом говорили Бародашундори, она отвечала:

– В чем дело? Что такое? Так ведь есть же еще Рам-дин! – прекрасно понимая, что Хоримохини не может принять воду из рук Рамдина, принадлежавшего к одной из низших каст. А когда ей указывали на это, она обычно возражала: – Если уж она из такой высокой касты, то незачем ей было селиться в доме брахмаистов. Мы не можем разрешить у себя соблюдение этих дурацких кастовых различий, и я лично никогда этого не позволю.

В подобных случаях сознание долга вырастало у нее до невероятных размеров.

– Что-то в «Брахмо Самадже» начинают слишком индифферентно относиться к вопросам общественной жизни. Видно, поэтому его деятельность уже не приносит былых результатов,- говорила она и тут же начинала доказывать, что лично она, Бародашундори, пока у нее есть еще силы, никогда не согласится с таким положением вещей. Нет, нет и нет! Если ее не так поймут – ну что ж, ничего не поделаешь. Если даже родные пойдут против нее, она и это снесет! И в заключение она не забывала напомнить слушателям, что все святые, которые хоть чего-нибудь стоили, подвергались в свое время гонениям и немало вытерпели.

Но все эти неудобства, казалось, ничуть не трогали Хоримохини. Она скорее даже радовалась им, всегда считая, что это дает ей возможность лишний раз пострадать за свой грех. Невзгоды, которые ей приходилось терпеть в результате добровольно возложенной на себя епитимьи, вполне отвечали строю ее измученной души. Казалось, чем горше было страдание, тем радостней ей было от мысли, что она находит в себе силы превозмочь его.

Когда Хоримохини увидела, что из-за воды для ее стряпни в доме начался разлад, она совсем прекратила готовить и стала питаться фруктами и молоком, которые предварительно клала на алтарь, где стоял ее божок. Все это очень огорчало Шучориту, но Хоримохини, как могла, утешала ее:

– Для меня так даже лучше, дорогая,- говорила она.- По крайней мере, я учусь воздержанию, и это радует, а не печалит меня.

– Тетя,- спрашивала девушка, – а если бы я перестала принимать воду и пищу из рук людей низшей касты, ты разрешила бы мне прислуживать тебе?

– Нет, моя дорогая,- отвечала Хоримохини,- тебя воспитали в определенных правилах, и я не хочу, чтобы из-за меня ты их нарушала. Ты со мной, я могу обнять тебя – с меня достаточно и этого. Пореш-бабу стал для тебя отцом – твоим гуру. Живи же так, как он научил, и бог не оставит тебя.

Мелких выпадов и придирок Бародашундори Хоримохини, казалось, просто не замечала, и, когда по утрам Пореш-бабу заходил к ней справиться, как она себя чувствует и всем ли довольна, Хоримохини неизменно отвечала:

– Благодарю вас, мне очень хорошо здесь.

Однако Шучорита о выходках Бародашундори не забывала ни на минуту и очень из-за них страдала. Но не в ее характере было жаловаться, поэтому она стала тщательно следить за собой, чтобы не выказать как-нибудь своего неудовольствия Бародашундори в присутствии Пореша-бабу. Она молча терпела и никак не проявляла своего возмущения.

Но все это привело к тому, что Шучорита еще больше сблизилась со своей теткой и мало-помалу, несмотря на все протесты Хоримохини, стала делать для нее все необходимое сама. В конце концов, увидев, как беспокоится за нее племянница, Хоримохини решила снова готовить себе горячую еду, после чего Шучорита твердо заявила:

– Я буду вести себя так, как ты скажешь, тетя, но ты непременно должна разрешить мне носить тебе воду. Даже и не думай отказываться.

– Ты не обижайся, дорогая,- отвечала Хоримохини,- но ведь эта вода предназначается также и для моего бога.

– Неужели, тетя, твой бог тоже считается с кастами? Разве и он может оскверниться, как всякий правоверный?

В конце концов любовь Шучориты сломила сопротивление Хоримохини, и она стала покорно пользоваться услугами племянницы. Вслед за сестрой и Шотиш воспылал желанием питаться в комнате у тети, и вскоре дело дошло до того, что в одном из уголков дома Пореша-бабу образовалась отдельная маленькая семья – так сказать, государство в государстве,- причем единственным связующим звеном между этими двумя государствами была Лолита. Остальным дочерям Бародашундори строго-настрого запретила близко подходить к той части дома, где жила Хоримохини. Запретить же что-нибудь Лолите она просто не решалась.

Бародашундори довольно часто приглашала к себе приятельниц-брахмаисток. Иногда они собирались на плоской крыше, на которую выходила комната Хоримохини. В таких случаях Хоримохини по простоте душевной тоже радушно встречала гостей; те же даже не пытались скрывать своего пренебрежения. Если Бародашундори позволяла себе пройтись в ее присутствии насчет нравов и обычаев правоверных индуистов, то кто-нибудь обязательно ей поддакивал, остальные же ограничивались тем, что выразительно косились на Хоримохини.

Шучорите, проводившей у Хоримохини все время, приходилось сносить все это молча. Ей оставалось только всячески показывать своим поведением, что подобные разговоры задевают и ее, так как она разделяет взгляды тетки. Когда подавали угощение, Шучорита от всего отказывалась, говоря:

– Спасибо, я этого не ем.

– Что такое? Ты хочешь сказать, что не можешь есть с нами?

И когда Шучорита подтверждала, что действительно предпочла бы не есть, Бародашундори, переходя на саркастический тон, поясняла подругам:

– А вы знаете, наша Шучорита скоро будет такой правоверной, что ей к нам и прикоснуться будет нельзя.

– Что? Шучорита сделалась правоверной?! Бывают же чудеса на свете! – дружно откликались гостьи.

Тогда огорченная Хоримохини начинала уговаривать девушку:

– Нет, Радхарани, так нельзя, милая, пойди лучше поешь.

Ей тяжело было, что из-за нее Шучорите приходится выслушивать такие колкости. Но Шучорита оставалась непоколебимой.

Как-то раз одна из этих брахмаисток, любопытства ради, собралась было войти в комнату Хоримохини, не снимая туфель, но Шучорита преградила ей дорогу со словами:

– Не входите сюда, пожалуйста.

– В чем дело? Почему?

– В этой комнате обитает бог семейного очага моей тети.

– Ах, идол! Так вы, значит, поклоняетесь идолам?

– Конечно, милая, а как же иначе? – ответила Хоримохини.

– Неужели вы верите в идолов?

– Верю ли? Где же такой недостойной взять веру? Будь у меня вера, она спасла бы меня.

Лолита, которая оказалась поблизости, вспыхнув, резко обратилась к спрашивавшей:

– А вы верите в того, кому молитесь?

– Что за глупый вопрос! Конечно, верю. Лолита презрительно тряхнула головой.

– Вы не только не верите,- сказала она,- но даже не отдаете себе отчета в своем неверии.

Так произошло окончательное отчуждение Шучориты от тех, кто прежде был ей близок, несмотря на все старания Хоримохини удержать ее от поступков, которые могли бы раздражить Бародашундори.