Он передернул плечами и нетерпеливо передвинулся в кресле – просторно и холодно было в этом кресле, как в пальто, которое неожиданно стало свободным и потому не греет.

– Пришла старость, силы ушли, совсем ушли.

«Каким образом сэр Джордж сумеет перебросить мост к главному, ко всему тому, что должно явиться содержанием беседы? Не для того же, он пригласил меня сюда, чтобы говорить о старости?»

– Вы дипломат и должны понять меня: через две недели я буду в Лондоне. – Бьюкенен напряг плечи и положил на стол руки, свои руки, но было такое впечатление, что он достал из-под стола пару чужих рук, больших, неестественно белых, с сине-зелеными венами, выложил на стол эти руки я не знает, что с ними делать. – Через две недели я буду в Лондоне и увижу сэра Эдуарда Грея. Я знаю вашу жизненную позицию и осведомлен обо всех метаморфозах, которые в ней наметились. – Он вопросительно посмотрел на Репнина, а потом на руки, потом опять на Репнина и вновь на руки, кстати, они лежали неподвижно, становилось даже жутко, что они так непонятно мертвы, в то время как глаза, рот, уши находились в движении. – Тем больший интерес представляет для меня беседа с вами и… если хотите, ваше мнение. Повторяю, я не хочу воздействовать на вас, чем больше вы останетесь самим собой, тем для меня ценнее. Я… это Грей, а вы… это я. – Рука обнаружила признаки жизни. – Представили? И вот сэр Эдуард Грей задает вам вопрос, то есть не вам, а мне. Но вы… вы готовы ответить, оставшись самим собой?

Однако от Бьюкенена трудно было ожидать такой резвости мысли – вон как он повернул разговор. Для человека такого темперамента, как сэр Джордж, это, пожалуй, и не очень характерно.

Посол медленно разнял руки, сейчас перед ним лежали два кулака, руки пришли в движение, но все еще выглядели чужими – лицо серое, с рыжинкой, а руки снежно-белые.

– Полагаете ли вы, что русские отправляются в Брест, полные решимости договориться с немцами? – Он разжал кулаки и опрокинул руки ладонями вверх – ладони сейчас желто-белые, без кровинки. – Даже ценой жертв?

Репнин помедлил с ответом и вдруг ощутил, что торжественная тропа, которой Николай Алексеевич шел сюда, пресеклась и он намертво отрезан от того, что было его средой, его жизнью.

– Я не знаю, как поведут себя немцы, и не могу предугадать. Но если условия будут в какой-то мере приемлемыми, у меня нет сомнений, – Репнин взглянул на Бьюкенена – его руки все еще лежали вверх ладонями, – нет сомнений: русские выйдут из войны.

Бьюкенен сжал руки, сжал с необычной энергией, и Репнин вновь увидел на столе два кулака.

– Благодарю вас, – произнес Бьюкенен с чувством, видно, ответ Репнина перекликался в его сознании с чем-то таким, что уже было ему известно. – Еще вопрос: как, по-вашему, большевики относятся… к державам Согласия?

Репнин ждал этого вопроса – для сэра Джорджа Бьюкенена нет проблемы важнее. Вновь на какую-то минуту наступила тишина.

– Мне кажется, им нет смысла портить отношения с союзниками. Старое дипломатическое правило гласит: «Хорошая дипломатия не увеличивает числа своих врагов». – Репнин на миг умолк, ему послышалось, как где-то далеко-далеко, за Фонтанкой, за Литейным мостом, гремят выстрелы. – Заминку в брестских переговорах вызвало требование русской делегации не перебрасывать немецких войск с востока на запад. Не думаю, что это только жест.

Бьюкенен угрожающе пододвинул кулаки к Репнину.

– Но союзники… – Он запнулся, и без того бледное лицо стало белым. – Я хочу сказать, но союзники узнали о намерении нового правительства вступить в переговоры с немцами, после того как генерал Духонин получил соответствующее распоряжение.

Репнин молча взглянул на посла: даже в таком более чем корректном разговоре Бьюкенен не мог победить своей неприязни – она была сильнее опыта, выдержки, профессиональной гибкости, наконец.

– Я сказал, сэр, то, что думаю. Это мое мнение.

– Но какая форма отношений между нашими странами устроила бы новое правительство, если бы признание… если бы…

– Если бы признание было исключено? – спросил Репнин.

Бьюкенен смутился, воинственно выдвинутые кулаки отодвинулись к самой кромке стола.

– Ну, если не исключено, то отсрочено? – поправил он Репнина – он был рад, что может смягчить слишком категорическую формулу и хотя бы этим проявить великодушие.

– Кстати, как относятся англичане к просьбе нового русского правительства о назначении представителя в Лондоне? – спросил Репнин, спросил стремительно, точно рассчитывая на нерасторопность собеседника.

Бьюкенен осел в кресле, будто провалился в него – кулаки упали.

– Однако мы условились, что вопросы буду задавать я.

Вновь наступила тишина, и в ней прозвучали выстрелы, одиночные, с неверными интервалами, первый где-то рядом с посольством, кажется, на Марсовом поле, остальные дальше.

Сэр Джордж сидел, сомкнув уста. Его усы мрачно шевелились.

– Стреляют, – произнес он печально и вдруг улыбнулся. – Мы привыкли, всю ночь стреляют. – Он помрачнел. – Вот так проснешься и не спишь до утра: стреляют и поют, поют и стреляют… революция! – Он поднял брови, наморщил лоб в мучительном раздумье. – О чем мы говорили? Ах, да… красный представитель в Лондоне? Ну что ж, может быть, это и есть форма наших отношений. Кстати, кто бы им мог быть… Литвинов? И как это совместить с прежним русским послом?.. Там Набоков… Два посла: Литвинов и Набоков. Как это будет выглядеть: красный и… так сказать, белый. Не поставим ли мы в ложное положение первого, да и второго? Вы правовик. Как там в истории международного права, были прецеденты? – Он встал, очевидно дав понять, что разговор исчерпал себя. – Литвинов и Набоков. Красный и белый. Можно задать вам еще одни вопрос? – Он медленно подошел к Репнину и оперся о стол.

Он стоял сейчас подле Репнина, стоял нетвердо, точно колеблемый ветром.

– А что, если бы союзники заявили завтра… да, да, совершенно официально, что они не настаивают на участии России в войне, пусть сам народ, русский народ, решает эту проблему. Как решит, так и будет. Как бы, на ваш взгляд, встретили здесь такое сообщение?

Репнин обомлел. Он мог ожидать от Бьюкенена любого вопроса, но только не этого. Не из праздного же любопытства британский посол спросил об этом, не из любви к парадоксам, не из кокетства же в конце концов? Нет, все это не похоже на сэра Джорджа. Очевидно, эта мысль возникла у Бьюкенена как реальный дипломатический ход. Но чем он вызван? Дело зашло далеко, и все равно Россию не заставить воевать. Упорство союзников, требующих выполнения Россией союзнических обязательств, упорство неумное, раздражает русских. Может быть, более реальной и в конце концов более умной политикой будет заявление, что союзники не настаивают на участии русских в войне?

– Как бы повели себя русские, если бы такое заявление союзники сделали?..

Репнин не сводил глаз с Бьюкенена: тощая фигура английского посла выжидающе покачивалась.

– Ну что ж. если такое заявление было бы искренним, я бы, например, ему обрадовался.

– Благодарю вас. – Стереотипным «благодарю» посол старался сгладить впечатление от столь лаконичного и необязывающего ответа. – Но для меня этот вопрос в известной степени праздный, – заметил Бьюкенен.

– Почему? – спросил Репнин. Он понимал, именно этого вопроса жаждет Бьюкенен, и полагал, что может пойти послу навстречу.

– Отныне посол отступает на второй план и его место займет… дипломатический представитель. Мы ждем его со дня на день.

– Вам известно его имя?

– Да, естественно, – с радостью подхватил посол – нехитрый замысел удался, и это воодушевляло. – Мистер Локкарт, один из тех англичан, кто немало сделал для упрочения наших связей с Россией.

– Я сейчас припомнил: он прожил в России достаточно и говорит по-русски? – спросил Репнин.

– Да, не в пример Робинсу, у которого то же амплуа, – заметил Бьюкенен и, пододвинув раскрытую книгу, закрыл ее. дав понять, что для него эта беседа клонится к концу, очевидно, книга только потому и оставалась открытой, чтобы в удобный момент закрыть ее и подать соответствующий знак собеседнику.