В стороне от других держался Эксиподр, синеглазый красавец, плод любви Митридата и Стратоники.

Это было двадцать лет назад, в дни больших побед, когда еще никто не мог предполагать последующих поражений. Анатолия была в руках Митридата, римляне изгнаны или перебиты. Восемьдесят тысяч римских граждан обоего пола и разного возраста приняли смерть от руки понтийских копьеносцев. Вся земля Западной Анатолии была залита кровью.

И в это страшное время Митридат, как юноша, увлекся Стратоникой, светловолосой красавицей, встреченной им случайно в доме бедного арфиста, ее отца. Стратоника очаровала царя своей прекрасной внешностью и изумительной игрой на арфе. Она стала возлюбленной царя, а потом царицей. Царь так упивался ее любовью, что забывал о войне и о своей роли великого царя и полководца. Он окружил юную арфистку роскошью и всеобщим поклонением. И сам обожествлял ее.

Обнаженная, как Афродита, возлежала Стратоника в храме богини любви на ложе, усыпанном розами. Кругом стояли золотые курильницы. Синие слои ароматного дыма становились бирюзовыми в лучах ярчайшего каппадокийского солнца, проникающих сквозь прозрачную крышу храма. В голубых отсветах, среди облаков дурманящих курений, все казалось призрачным. Он ласкал ее на священном ложе. А за широким пологом юные девы пели сладкие гимны, восхваляющие любовь властелина.

А потом они плыли по морю на праздничном корабле, среди ослепительного блеска дорогих украшений, под красными парусами. Безмолвные черные рабы подавали им пряные вина и затейливо приготовленные кушанья на золотых блюдах. Они вдвоем возлежали на пурпурном ложе и смотрели, как красивые рабыни танцевали перед ними, размахивая кисейными покрывалами.

От этой обожествленной любви величайшего из царей и красивейшей из женщин родился Эксиподр. Сейчас ему двадцать лет. Он похож на мать. Зная о своей прекрасной внешности, он с большой охотой надевает золоченые доспехи и яркие плащи, любит носить осыпанное самоцветами оружие и выезжать на тонконогом арамейском скакуне в окружении разодетых юношей из лучших семей.

– Эксиподр слишком красив и, несмотря на его страсть к оружию, женоподобен! – говорил о нем Митридат. – Он ценит оружие не за то, что оно способно поражать врагов, а за его блеск и красоту. Он хватается за позолоченный меч, как избалованная девушка за ожерелье, желая украсить им себя!

Фарнак и Эксиподр оказывались наиболее видными среди царских сыновей, но совсем не походили друг на друга. В первом чувствовался воин, жаждущий сражений и побед, а во втором – артист, умеющий разыграть воина перед зрителями. Фарнак, как и Митридат, не ощущал неудобств, ночуя в дымной хижине или в походном шатре. Эксиподра всегда коробили грязь и убожество этих временных пристанищ. Его настоящее место было среди дворцовой роскоши, на блестящих полах, где сотни взоров, устремленных на него, могли оценить его необыкновенную внешность.

Украшенный драгоценностями, подаренными матерью-царицей, с навитыми золотистыми локонами, он и в Диоскуриаде вызывал всеобщее восхищение.

– Это Апполон! Это прекрасный Нарцисс! – говорили местные греки. – Наверное, он стал бы царем после Митридата, если бы Понтийское царство не было захвачено римлянами!

Но Митридат еще раньше предрешил этот вопрос и не прочил красивого сына в наследники, несмотря на то, что это было заветной мечтой Стратоники. Он полагал, что Эксиподр страдает врожденной несерьезностью, слишком утончен, изнежен и далек от понимания действительности. Сейчас же, после утраты всех владений, вопрос о наследовании отпадал сам собою, хотя в голове Митридата продолжали роиться замыслы восстановления великого царства и даже конечного торжества над кичливым Римом.

Царь знал о привязанности Бакха к царевичу. Евнух нянчил Эксиподра, когда тот был младенцем, обучал его грамоте в отроческие годы, позже привил ему вкус к приличным манерам, красивой одежде. В этом не было чего-то необычного. Воспитание детей, даже если они родились в царской семье, всегда поручалось рабам. Бакх же был человеком незаменимым, совмещая в себе твердость и настойчивость мужчины с обходительностью женщины, был грамотен и пользовался доверием как царя, так и царицы Стратоники, которую боготворил.

Царю было известно и то, что Эксиподр продолжает и ныне пользоваться услугами Бакха как искусного цирюльника и знатока парадных облачений. И случай в храме мог бы сойти более гладко, если бы Митридат не услыхал роковых слов, произнесенных сыном столь неосторожно.

Слова эти поразили царя, запали ему в сердце, как-то совместились с подозрениями в отношении Стратоники и в значительной мере предрешили судьбу Эксиподра в будущем.

Митридат приказал Эксиподру жить вместе с Фарнаком и никуда не отлучаться, кроме войскового лагеря, и не заниматься ничем, кроме боевой науки.

Избитого Бакха сначала бросили в яму, прикрытую сверху решеткой, где он окоченел от холода и ослаб от недостатка пищи, ожидая смерти. Но непорядки в гинекее принудили царя сменить гнев на милость и выпустить евнуха на свободу, вернуть ему высокую должность и все права. Митридат понимал, что проступок евнуха небольшой и лучше его простить, чем терпеть хаос в гинекее, с которым никто, кроме Бакха, не справился бы.

Более двух недель город жил веселыми рассказами об этом происшествии, потом интерес к нему иссяк. И сам Митридат стал забывать о нем, поглощенный подготовкой к приближающейся боевой весне, которая должна была решить судьбу его царствования.

Теперь около него осталось трое приближенных – Трифон, Тимофей и Менофан. Первые двое, как доверенные евнухи, охраняли его и заботились о его удобствах. Третий – стратег, на которого полностью были возложены заботы о войске.

В обществе этих людей он коротал вечера в дымной хижине около очага, обсуждая за ужином дела войсковые. Он расспрашивал обо всем, что случилось за минувший день или было узнано о делах врага, зимующего где-то южнее, за хребтами гор. Митридат наказывал Менофану кормить бойцов вволю, добывать для их развлечения рабынь, но зато требовать от них ежедневных упражнений в рукопашном бою, умения укреплять походные лагеря и взбираться на горные кручи.

С приходом весны тревожные вести оживили будни Диоскуриады и ее окрестностей. Вновь вспыхнула война. Помпей двинулся на север со всей решительностью, полагая в короткий срок преодолеть кавказские хребты, сломить сопротивление горных племен и нагрянуть в Диоскуриаду. Его целью было добить понтийского царя в кавказской ловушке. Он был убежден, что Митридат попал в безвыходное положение, окруженный враждебными народами и неприступными горами.

В свою очередь Митридат рассчитывал на то, что его зять, царь Армении Тигран Второй, не позволит Помпею хозяйничать на Кавказе и начнет новую войну, которая, независимо от исхода, ослабит Помпея и даст выигрыш времени. Но лазутчики донесли, что после некоторого замешательства Тигран явился к Помпею и упал к его ногам, сдался на милость римского полководца.

– Он всегда был более хвастлив, чем храбр! – с презрением заметил Митридат. – Что ты думаешь об этом, Менофан?

– Думаю, – ответил стратег, – что поражение Тиграна сразу приблизило час нашей решительной битвы. Помпей получит у Тиграна продовольствие, проводников, дополнительные войска и носильщиков. И все это лишь для того, чтобы добраться до нас!

– Видимо, это так. Что делать нам?

– Сидеть в Диоскуриаде бесполезно! Надо идти подымать колхов и албанов и вместе с ними встретить Помпея в горах или…

– Ну, что или?

– Или продолжать наше отступление на север, пробиваться на Боспор! Что прикажешь?

– Обучай войска, готовь их к походу! А куда, на юг или на север, скажу позже!

После этого разговора Митридат вдруг изменил суровой неприхотливости походной жизни, стал ежедневно ездить на охоту, устраивать пиры и увеселения, на которых вел себя так, словно праздновал победу.

Это всех изумляло и заставляло предполагать, что Митридат знает какой-то выход из трудного положения, но пускает пыль в глаза, чтобы сбить с толку возможных лазутчиков Помпея, пробравшихся в его лагерь. Как бы то ни было, а соаны и местные греки, видя, как бодр и весел Митридат, невольно проникались верой в его сверхъестественные способности разгадывать будущее и предупреждать события.