Впервые царевич испытал странное чувство неловкости. Маскарадный наряд не только не достигал цели, более того, он словно подчеркивал очевидный просчет его царственного отца. Артистические способности Митридата, умение стоять выше действительности, увлекать людей и направлять по своей воле события сейчас выглядели как отрешенность от жизни, непонимание подлинного положения в окружающем мире, подмена трезвого разума горячечными фантазиями.

Сейчас царь предстал перед взором сына-наследника не в ореоле таинственного сияния хварно. Это был старик с бугорчатым от кожной болезни лицом, с возбужденно-сосредоточенным, будто остановившемся взглядом когда-то огненных, а сейчас лихорадочно вспыхивающих глаз. Да и устремлен этот взгляд куда-то в пространство, мимо и выше стоящих впереди людей.

«О боги! – мысленно воскликнул Фарнак, словно очнувшись. – Отец не видит правды жизни, он спит с открытыми глазами. Он готов выступить в поход без поддержки сильных и воинственных племен, без опоры на верность боспорских городов. Он спешит бросить против могучего Рима пестрый сброд из пиратов, бродяг, беглых рабов и римских перебежчиков, воображая, что эта горсть своевольных наемников способна сразить римского великана!»

Фарнак был уже не юноша, понимал кое-что в военном деле, верил, что Митридат мог бы затеять большую войну, возглавив все народы северопонтийских степей. И тогда заставил бы Рим считаться с собою, мог бы получить признание как сильный монарх, даже добиться благоденствия до конца своих дней. Но идти на приступ к границам Римской державы с отрядом добровольцев – все равно что атаковать небо! Царевич тряхнул головой, прогоняя предательские сомнения. Он пытался улыбнуться, но лишь скривился от внутреннего усилия.

– Ты победишь, государь, – молвил он полушепотом, опуская глаза.

Ему казалось, что отец прочел его мысли. Но тот ничего не заметил, объятый пламенем величавых грез. Возбужденный от выпитого утром бодрящего питья, царь чувствовал нечто подобное опьянению. Сердце стучало, а впереди рисовались с поразительной отчетливостью грядущие сражения и небывалые победы.

Евнух Тимофей принес золотые чаши, два раба следовали за ним с амфорами старого вина. И вот когда аромат виноградной лозы распространился под мрачными сводами царского дворца, случилось невероятное.

Рука царя повисла в воздухе, он не дотянулся до сосуда с веселящим напитком. Поднос и чаши полетели на пол, вино струями разлилось по каменным плитам. Поколебались мраморные колонны, страшный гул послышался под ногами, стены треснули, раздались своды, щебень посыпался на головы царя и приближенных. Все почувствовали, как земная твердь дрогнула, зашатались устои дворца. Люди валились с ног с перекошенными от испуга лицами, не понимая, что происходит.

Второй удар потряс здание, из трещин в полу вырвались струи удушливого сернистого дыма. В окнах потемнело, потом полыхнуло кровавым огнем. Золотая статуэтка Ники, богини победы, упала на пол и сломалась. Приближенные в страхе бросились к выходу, оставив царя позади. Только Менофан и Фарнак оказались рядом, взяли государя под руки и вывели во двор. Здесь Митридат обвел вокруг встревоженным взором и увидел, что дворец покосился и был частично разрушен. Середина двора осела и превратилась в яму, из которой шел дым.

– Что это?.. Что случилось?.. – повторял царь, еле переводя дыхание.

Менофан с его трезвым рассудком и непоколебимым присутствием духа раньше всех пришел в себя и обрел способность работать головой. Он поднял квадратную ладонь, как бы готовясь долго говорить, и спокойно ответил:

– Это – сотрясение земли, великий государь!.. Не волнуй свою душу!

– Трясение земли, трясение земли… – повторял за ним Митридат, делая усилие, чтобы овладеть собою. – Но почему? Почему сейчас?.. Что означает?

Царь провел рукой по лицу, чувствуя, что самообладание не сразу возвращается к нему. Нечто зловещее чудилось в странном совпадении стихийного бедствия с началом похода. Мелькнула мысль, что неведомые силы хотят преградить ему путь к славе и могуществу, и что народ и войско воспримут это как дурное предзнаменование.

Он напряг волю и принял уверенный вид, желая показать себя не таким, как другие, которые бегут в ужасе и падают, спотыкаясь о камни рухнувших зданий. Не заметил, что Фарнак стоит рядом с потемневшим лицом, в каком-то тяжелом раздумье, как бы стараясь понять происшедшее, угадать его скрытый смысл.

– Это гнев богов, государь! – вдруг сказал Фарнак с необычайной смелостью.

Обернувшись, Митридат вгляделся в лицо сына – тот смотрел на него, не опуская глаз. Казалось, он хотел сказать еще что-то, но сдержался.

– Гнев богов? – переспросил царь, почувствовав раздражение, которое сразу придало ему сил. – Возможно!.. Надо только выяснить, на кого они гневаются – на нас или на врагов наших?

Землетрясение, эта нервная судорога земли, охватило мгновенно пространство по обе стороны пролива. В Пантикапее попадали статуи богов, обрушились храмы, многие здания превратились в кучи щебня. На поверхности моря вздыбились огромные волны, они хлынули на прибрежные селения, смывая хижины рыбаков, виноградники и поля. Историк так и повествует, что за подземными толчками последовало «страшное разрушение городов и полей».

Но больше других пострадала Фанагория. Небывалое бедствие ошеломило фанагорийцев, привело их в ужас. Как и следовало ожидать, все тотчас же связали его с предстоящим походом Митридата на Рим, увидели в нем неодобрение богов. Весть о бедствии пронеслась и по соседним степям, всюду рождая суеверный ужас и тревогу. Противники замыслов царя Митридата не замедлили использовать случившееся для разжигания страстей народных. Они призывали к неповиновению Митридату, требовали отказа от антиримской войны.

Фанагория до этого готовила для участия в походе дружину из молодых и лучших воинов, снаряжала несколько быстроходных кораблей. Исполнителем воли Митридата был Кастор, ныне наместник царский – политарх – и фактический единоправитель города.

Когда земля заколебалась, Кастор находился в порту. На его глазах море взыграло, поднялись волны-горы и обрушились на берег, выкидывая на камни боевые корабли, превратив их мгновенно в груду обломков. Грузы продовольствия и запасы одежды и оружия частью разметало по песчаным отмелям, частью унесло в море. И многие недели после этого жители бродили по берегу, собирая выброшенные волнами суконные плащи и добротную обувь.

Фанагорийский правитель едва остался жив, когда земля под ногами треснула, рассеялась [так] и он провалился по грудь, чувствуя, что скользит все глубже в страшную бездну. Его обдало жаром подземного огня, густой дым и клубы пепла застлали свет.

– Боги, помогите мне, не дайте погибнуть! – взмолился Кастор, цепляясь за края ямы.

С невероятным усилием он выбрался на ровное место, долго лежал в изнеможении, отравленный сернистым газом. Никто не помог ему. Рабы, грузившие на корабли припасы, вопили в непреоборимом страхе. Стражи-воины разбежались, бросая оружие. Он медленно поднялся на ноги, огляделся. Ему показалось, будто города нет, остались лишь кучи серого щебня и дымящихся бревен. Многие строения пылали. И только через некоторое время, когда ветер развеял завесу дыма и пыли, стали видны полуразрушенные стены города и люди, которые метались в паническом страхе. На призыв правителя помочь ему они не обратили внимания.

Кастор чувствовал себя как в сильном опьянении. Неровными шагами он прошел в город и споткнулся о трупы погибших. Развороченные стены обнаружили внутренность домов с их убранством и очагами. Дети с криками искали родителей.

Толпы нищих и голодных спешили в торговые ряды, где рухнули склады. Там дрались за куски хлеба, разбивали амфоры и жадно пили вина, пока не валились на землю одурманенные, бормоча несвязные речи.

С трудом проникнув в акрополь, Кастор нашел здесь членов совета города и жрецов, которые были заняты беспорядочными спорами, не зная, что предпринять. Они встретили правителя упреками и требованиями немедленно отказаться от вовлечения Фанагории в пагубную войну.