Однако Фарнак не жалел о содеянном и испытывал какую-то злую радость, что помешал отцу, вырвал из его рук обеих царевен и предотвратил его намерение призвать скифскую орду против собственных подданных! Царевич полагал, что такое дело было недостойно царя!.. Рачительный хозяин не поджигает собственного дома и не открывает двери грабителям!.. А Митридат ослеплен пагубной мечтой повалить Рим. Он ни во что не ценит такую жемчужину, как Боспорское царство, видит в нем лишь ступеньку той лестницы, по которой он взберется на Олимп и станет владыкой мира, вторым Зевсом Громовержцем! А ведь Боспор, если отбросить величавые бредни, единственная и последняя опора его царственности. За пределами боспорских земель он уже не может называться царем… Об этом и Левкипп говорил, и Асандр тоже.

Фарнак и до этого прекрасно понимал, чего хотят от него боспорцы. Но его противодействие отцу еще не зашло так далеко, как им хотелось бы. Его вера в непогрешимость Митридата была потрясена, но полностью не исчерпана. К тому же, ему казалось, боги вмешаются и доделают то, на что он не мог решиться сам.

Только в момент, когда грубые руки стражей схватили его, он понял, насколько все серьезнее, чем ему представлялось. И почувствовал, что между ним и отцом возникла преграда, которую не преодолеть! А когда его бросили к ногам отца-государя, то даже не ощутил боли. Он по-новому взглянул на Митридата, уже без душевного трепета, увидел на его лице печать обреченности. Теперь он был полностью согласен с Левкиппом, который утверждал, что Митридат идет против воли богов, катится в бездну, но, прежде чем погибнуть, в безумном ослеплении погубит многих!..

Правда, от внимательного взора царевича не ускользнуло некоторое смягчение в глазах царя. Но он принял это за проявление мимолетной слабости, которая его не спасет.

И словно в подтверждение этой мысли опять заскрежетал замок, и тоскливо запела черная дверь. Фарнак напрягся, сердце застучало тревожно. Ему показалось, что пришли палачи удавить его.

Вошел Менофан в сопровождении тюремщиков, он смотрел открыто и добродушно.

«Нет, Менофан не может быть убийцей, – подумал в волнении царевич, – ведь он просил отца помиловать меня!»

– Еще раз – мир тебе, пресветлый царевич! – весело прогудел воевода, кланяясь. – Я к тебе с доброй вестью от всемилостивейшего и всемудрейшего родителя твоего, государя и благодетеля нашего!.. Эй, ключарь, делай свое дело!

Тюремщик в красном колпаке и персидском халате, с лицом угрюмо-равнодушным и серым, как глыба камня, угодливо поклонился и разомкнул золотые, «царские» цепи. Они тяжело рухнули на каменный пол, издавая тусклый лязг.

Менофан сделал широкий жест рукой, указывая на открытые двери:

– Свобода и счастье ждут тебя за порогом темницы! Волею и милостью великого государя ты освобожден от цепей и неволи!

С чувством странного душевного окаменения узник оглядел Менофана и тюремщиков, словно пытаясь убедиться в истинности сказанного. Потом прошел в низкий, сырой дромос, ведущий на волю. Здесь было дымно, но светло – в стенных кольцах горели смолистые факелы.

Ему хотелось скорее покинуть мрачные своды, почувствовать себя на свободе, опять ощутить теплоту солнечных лучей, вдохнуть полной грудью запахи морского ветра.

Он считал свое освобождение временным. Был убежден, что царь-отец выпустил его из темницы отнюдь не из родительских чувств. Было бы наивно поверить в искренность такой милости! Это освобождение – ловушка, цель которой – узнать истину, выявить пособников, прощупать корни измены! А потом… безжалостно вырвать все дерево целиком!

«Так оно и есть, – думал Фарнак, шагая по каменному коридору, – тетереву дают взлететь, чтобы удобнее и вернее пустить в него стрелу!»

Выйдя из зловещей тюрьмы и увидев голубое небо, царевич воспламенился жаждой жизни и, вопреки мрачным мыслям, почувствовал прилив телесных и душевных сил. Молодая кровь забушевала, дыхание стало глубоким, как перед боем, в сердце проснулись дерзновение и жажда борьбы!

Умирающая Клеопатра лежала на подстилке из мягких трав, покрытой чепраком. Ее глаза были полузакрыты, но Асандр чувствовал ее взгляд. Девушка слабыми движениями пальцев прикоснулась к его руке. Это была ласка.

«Как странно, – думал он, – вот уже вторая женщина на моем пути умирает, еле связав со мною свою судьбу».

Ему почудилось, что между Клеопатрой и Икарией было нечто общее, – кажется, они даже внешностью схожи. Хотя та была белокура и нежна, а эта будто обожжена лучами южного каппадокийского солнца.

Было досадно, что все так получилось. Ведь если бы он не вмешался в ее жизнь и не попытался вырвать ее из рук Бакха, она благополучно добралась бы до Неаполя скифского и, по-видимому, стала бы одной из жен старого Фарзоя. Это было бы оскорбительно для дочери царицы Береники, но она осталась бы живой! А теперь – отравлена кинжальным ядом и медленно умирает!

В низкой землянке было душно, пахло бензойным дымом от курильницы, которую царевна приказала поставить рядом. Ароматное курение не могло заглушить сладковатого духа разлагающейся раны. Говорят, такие раны излечивают агарские жрецы-целители, но агары отсюда далеко!.. Асандр чувствовал собственное бессилие что-либо предпринять и терзался душой.

Клеопатра впала в беспамятство, бормотала что-то невнятное, быстро шевеля запекшимися губами.

Вошла рабыня, что сопутствовала царевне в ее путешествии и сейчас продолжала служить своей госпоже. Она принесла кубок, в котором дымилось подогретое вино, смешанное с соком целебных трав. С трудом удалось влить в рот умирающей несколько капель этой смеси. «Ничто не поможет, – с горечью думал Асандр, – кинжал был отравлен индийским ядом!»

Тут же приходили в голову события минувшей ночи. Сначала царский отряд стойко оборонялся, и неизвестно, чья была бы победа. Но Митраас начал выкрикивать имена воинов, которых знал, и призывал их переходить на сторону тех, кто не хочет гибнуть вместе со старым царем, осужденным богами… Митрааса воины знали и раньше, а теперь им было известно, что он в почете у самого наследника престола, и если сейчас говорит так смело, то по поручению Фарнака!

Почуяв веяние ветра больших перемен, наиболее смекалистые сразу опустили оружие. Произошло замешательство, защитники каравана разделились, передрались, значительная часть их перешла к нападающим. Остальные решили отступить, но, сообразив, что царь не помилует их за трусость и неспособность отстоять караван, тоже присоединились к Митраасу. Сейчас они тут все расположились в общем лагере.

Когда выяснилось, что Бакх, ранив царевну, сумел бежать, Асандр был крайне встревожен. Митраас вызвался проникнуть в город в крестьянском платье, разыскать Фарнака и, если потребуется, помочь ему добраться до заповедной рощи, где скрывались участники ночного нападения.

Митраас отбыл в сопровождении двух переодетых воинов. Прошло полдня – он не возвращался. Тогда в город направился Гиерон, который обещал разузнать все и вернуться без замедления со свежими вестями. Но вот день на исходе, а никого нет! Возможно, лазутчиков поймали!

Появился сторожевой воин, придерживая ножны меча и стараясь не топать ногами. С простодушным сочувствием взглянул на царевну. Приложив грубую ладонь ко рту, обратился к Асандру.

– Что? – переспросил тот, поднимаясь с сиденья. – Вернулся Гиерон?.. Зови его сюда!.. Нет, постой, я сам выйду!

Указав рабыне глазами на умирающую, он вышел из землянки и сразу же столкнулся с запыленным, но бодрым Гиероном, одетым как мирный горожанин. Слуга только что сошел с седла, передав лошадь воинам.

– Новости, хозяин, плохие вести! – выпалил он на ходу. – Митридат все разведал, тебя разыскивают как изменника и врага государева!.. Фарнак был закован в цепи, потом отец помиловал его! Думаю, это он-то и выдал тебя!

– Погоди, не все сразу! – схватился за голову Асандр, чувствуя, что почва заколебалась под его ногами.