Еще в порту, куда сбежалась тысячная толпа поглазеть на римские корабли, все обратили внимание на сутулого человека, который размеренно и неторопливо сошел на берег и поглядел на боспорцев с безразличием, словно не видя их. Зато боспорцы во все глаза смотрели на его гордый шлем с невиданными страусовыми перьями, зеркальный позолоченный панцирь и широкий плащ, волочащийся по земле. Несмотря на осеннюю непогодь, его руки были обнажены и поражали мощной мускулатурой, как бы олицетворяющей римское могущество. Он и его свита уверенно ступали по боспорской земле широконосыми желтыми сандалиями, прикрепленными ремнями к голым ногам. Римский наварх проследовал во дворец, никак не ответив ни на приветствия одной части горожан, ни на насмешливые выкрики другой.

– Он что, не видит нас? – перекликалась молодежь с чувством уязвленного самолюбия.

– Этот римлянин не считает нас достойными его внимания!

– А когда топил наши корабли, то глядел, как они гибнут в волнах!

И сейчас его внешнее равнодушие к лучшим людям Боспора многих коробило. Не нравилось оно и Махару, но царевич сохранял на обрюзгшем лице подобие улыбки радушного хозяина, принимающего за бранным [так] столом лучших друзей. Приподнявшись на локте, Махар взял свободной рукой чашу, в которую проворный виночерпий налил вина.

– Испросив волю богов, я счел за благо, – начал он, посматривая попеременно на гостей-боспорцев и римлянина с его свитой, – порвать связи с богопротивным царем Митридатом еще при жизни его и вошел в союз и дружбу с великим Римом! Рим поддержал меня, назвал своим другом, а теперь, после смерти Митридата, признал пожизненным правителем Боспора! Отныне я управляю Боспором под покровительством могущественного Рима!.. Я намерен строго выполнять требования Рима, взыскивать в его пользу условленную дань! Но, как правитель Боспора, всегда буду отстаивать права боспорских граждан перед римским сенатом!

Он кивнул головой в сторону Сервилия, который ничем не проявил интереса к речи боспорского правителя, продолжая жевать.

– Цель моего правления, – уточнил Махар, – сохранить единство и целостность Боспорского царства, достичь процветание его городов, защитить права и имущество его свободных граждан, обеспечить безопасность от происков варварских племен! Но я буду жестоко карать всех, кто нарушит порядок в государстве или посмеет вступить в противозаконные заговоры против власти нашей, освященной богами! Боги благоволят ко мне, а римляне поддерживают меня!.. Имеющие уши да слышат!

– Ждем твоих повелений! – прозвучало в ответ.

Большинство в изумлении всматривались в усталое лицо царевича, все еще не будучи в силах понять, как мог сын и фанатичный последователь Митридата, его наследник, сразу и неожиданно для всех стать другом ненавистного Рима и врагом собственного отца…

Со времени измены Махара это было первое публичное заявление его о содеянном. Возможно; царевич приберег его именно к приезду Сервилия, дабы не остаться без опоры в тот ответственный миг, когда он во всеуслышание возвестит о полном и бесповоротном переходе на сторону Рима. Оттолкнувшись от понтийского берега и почувствовав себя одиноким и беззащитным перед грядущими опасностями, он вновь ощутил твердую почву под ногами лишь после того, как Сервилий своим монотонным голосом заверил его в римской поддержке.

– Я поднимаю эту чашу с искристым вином в честь и за здоровье нашего гостя, доблестного наварха Сервилия, и его соратников! – возгласил Махар.

Все с криками одобрения подняли чаши и выпили до дна.

И вот в этот торжественный час, когда Боспор и его властители ликовали по случаю победы римского оружия и окончательного падения и гибели Митридата, произошло нечто странное.

Все видели, как Фрасибул был вызван и поспешно покинул место за пиршественным столом. Это было бы неудивительно, ибо ему был поручен надзор за общим порядком во дворце. Но он через короткое время вернулся и, подойдя к ложу Махара, закрыл рот краем одежды и склонился к уху повелителя.

Что сказал Фрасибул, никто не слышал. Но все увидели, как наполненная чаша в руке царевича дрогнула, вино выплеснулось на его праздничный хитон. Махар поставил чашу на стол и обвел стены и потолок зала каким-то отрешенным взором. Так смотрят слепые. Действительно, он не видел в этот миг никого вокруг себя. Перед ним опять с ужасающей отчетливостью выступило коварное и жестокое лицо Митридата, который прожег его насквозь своими демоническими глазами. И усмехнулся язвительно.

Махар с усилием поднялся, свесил ноги и болтал ими, ища табуретку. Не найдя опоры, грузно соскочил на пол, пошатнулся и чуть не упал. Его поддержал Фрасибул. Всем стало ясно, что произошло нечто важное и неприятное.

Ход веселья, и так не очень бурного, нарушился. Гости недоуменно переглядывались, улыбки сошли с их лиц. Махар, опираясь на плечо верного советника, вышел в боковую дверь, ведущую во внутренние покои.

– Правитель почувствовал себя плохо! – сказал Фрасибул, повернув голову. – Он сегодня долго охотился и переутомился!

Через несколько минут Фрасибул вернулся и объявил:

– Правителю уже лучше! Он повелел продолжать пир под главенством наварха Сервилия! Как только головокружение пройдет, он возвратится на свое ложе за столом и примет участие в общем веселье!

Пир продолжался, но о большом оживлении не было и речи. Гости перешептывались, тянули вино без заздравных кликов и речей. Сервилий, казалось, не замечал пантикапейцев. Переговариваясь со своими людьми, он не брезгал чашей. Слушая шепот за столами, презрительно выпячивал нижнюю губу. Эта двусмысленная мина задевала архонтов за живое, казалась им оскорбительной.

– Похоже, он считает нас варварами? – пробурчал Парфенокл.

– Что ж, он недалек от истины, – кивнул головой совсем хмельной Атамб. – У каждого из нас течет в жилах немало скифской или сарматской крови!

Парфенокл недовольно засопел. Он счел замечание Атамба за колкость. Все знали, как гордится род Ахаменов чистотой своей милетской крови, сдобренной какой-то долей крови персидских царей. Но заглазно подшучивали над Парфеноклом и его родичами, считая это неправдой.

Махар, удалившись в свои покои, приказал ввести того, кто привез страшную весть. Фрасибул вышел и возвратился с купцом, который лишь чудом избежал кинжала пиратов, спасался от гибели на обломке корабля среди моря, был прибит к берегу волнами, обогрелся у рыбаков и добрался до Пантикапея на верховой лошади. Он был сильно измучен, еле стоял на ногах, провонял конским потом и морской тиной.

– Повтори то, что ты говорил полчаса назад – коротко приказал Махар.

Купец упал на колени и протянул вперед дрожащие руки. Заявил, что, видно, боги для того спасли его от неминуемой смерти, чтобы он смог привезти великому правителю Боспора важную весть!

Далее он сбивчиво поведал, что римляне потерпели неудачи, а царь Митридат жив, полон сил и боевой страсти. Он окружен преданными людьми, с которыми отдыхает сейчас в Диоскуриаде, наблюдая, как его стратеги набирают новое войско.

– В Диоскуриаде? – почти выкрикнул Махар. – Что же, он хочет продолжать войну?

Последний вопрос вырвался непроизвольно. Он не имел смысла, так как купец едва ли мог что-либо знать о замыслах и намерениях Митридата.

– В Диоскуриаде! – подтвердил купец, несколько удивленный тревогой, которую Махар не сумел скрыть. – А хочет ли он продолжать войну – мне неведомо! Но как известно, войска набирают и снаряжают обычно для войны, а не для охоты!

Не один Махар ощутил холодок в груди, когда стало известно, что Митридат не только жив, но и приблизился к Боспору. Логика событий подсказывала, что бегство страшного царя в Диоскуриаду не случайно. Он бежал туда, где еще сохранились подвластные ему земли и народы. И если придется отступать дальше, ему останется один путь – на Боспор!

– Выходит, что отец опять избежал решительного разгрома, сохранил часть войск и богатств, занял подвластную ему Колхиду, а главное – сберег свою голову!