С такими мыслями Митридат провел остаток дня. Он решил послать ловкого лазутчика, который проник бы в расположение врага и все разведал бы. Но кого?.. Может, того же Евлупора?.. Нет, он слишком заметен, да и был уже в руках римлян, его опознают. Такого трудно не заметить. Кроме того, надо, чтобы посланный знал Стратонику в лицо. Может, Бакха?.. Нет, и Бакх будет опознан, ибо слишком известен! Евнуха сразу видно. К тому же он незаменим как попечитель жен и наложниц. Неожиданно осенила мысль! Да, да, именно так, не иначе!

Возвратившись вечером в свою хижину, Митридат застал Гипсикратию за приготовлением жаркого. Утолив голод и выпив вина, он прищурился и молвил:

– Настало время, Гипсикратия, и тебе сослужить мне большую службу, хотя ты и сейчас служишь мне верно!

– Я готова, повелитель, прикажи – и я умру!

– Нет, умирать не надо!.. Ты должна одеться в кафтан крестьянина и отправиться туда, в наши земли! Там враги и будет опасно!

– Я не боюсь!

– Знаю, что ты смелее всякого мужчины. Потому и посылаю тебя. Так вот, ты должна узнать, как и когда римляне раскрыли тайну сокровищницы в Новой Крепости! И куда девалась моя жена Стратоника… Ты хорошо знаешь ее и разыщешь, если она жива. Если погибла, узнай, где похоронена, принеси жертву на ее могиле!.. А найдешь ее живой – помоги ей добраться сюда, ко мне. Будешь служить ей, охранять ее!.. Доставишь ее ко мне любой ценой! Без этого не возвращайся!.. Возьми денег на дорогу и немедля отправляйся с купеческим караваном на юг!

Женщина вперила в него взгляд миндальных глаз, ее сросшиеся брови сдвинулись как бы от внутреннего усилия.

Она упала на колени и поклонилась царю до земли.

– Все сделаю, как ты повелел, господин! Разреши идти?

– Иди!.. Добавлю: если Стратоника будет колебаться, ехать ли ко мне, напомни ей, что ее сын Эксиподр со мною. Она поймет.

– Исполню волю твою!

Гипсикратия вскочила на ноги и направилась к выходу. У двери задержалась, повернула голову. Увидев, что глаза Митридата стали строгими, быстро овладела собой. Указав пальцем на вещи, сваленные в углу, сказала:

– Травы для бодрящего питья в кожаном мешке. Только не пей его больше одного фиала, а тем более на ночь. Не ложись, распотевши, на стылое ложе, а то холод проникнет в твою грудь! Подбери хорошего телохранителя, который оберегал бы твой сон, а в битве был слева от тебя!.. Да сохранит тебя великий Агурамазда!

Она исчезла за скрипящий дверью в холодном сыром тумане. Царь почувствовал еще не испытанное раньше стеснение в груди и желание что-то крикнуть вдогонку уходящей, вернуть ее. Но вздохнул, подавил в себе этот порыв, понятный, как он думал, у людей простых, низких, но совсем неуместный у царей, которым приходится ежедневно жертвовать малым ради великого, царственного!

Митридат на протяжении ближайших суток проявлял задумчивость и не свойственную ему мягкость. Потом встряхнулся и продолжал подготовку войск в поход. Куда? Против кого?.. Раньше он еще колебался: двинуться ли на юг, в чаянии вернуть утраченное, или пойти на север, в Тавриду, где можно заняться осуществлением давнего замысла – ударить на Рим через Скифию? Теперь окончательно утвердился в решении идти на Боспор!..

«То, что потеряно на юге, возместим на севере!» – сказал он мысленно, но не объявил об этом никому.

Самоуверенный, даже веселый на людях, Митридат скорбел ночами о неудачах минувшей войны, терзался сожалениями об упущенных возможностях. Он не мог простить себе многих ошибок, а особенно позорного бегства из-под Дастир.

После отъезда Гипсикратии его хижина опустела, огонь в очаге погас, стало темно и неуютно. Казалось, мозглая приморская зима сразу приблизилась, шагнула через порог, принесла в жилье зябкость сырых туманов.

Митридат с некоторым удивлением вспомнил, что давно не бывал в храме Кибелы, почти забыл о мирке, где десятки сердец бились для него, ожидая его появления. И впервые его временное убежище показалось ему постылым, тесным, унижающим его царское достоинство.

И хотя Трифон и молчаливый Тимофей вновь разожгли огонь в очаге, опять запахло дымом и жареной бараниной, царь встретил их брюзгливо, стал раздражителен и привередлив. Присутствие этих двух полумужчин не могло заполнить пустоты, которая образовалась с исчезновением любимой наложницы. Ему не хватало заботливой и расторопной Гипсикратии.

Верный своему пристрастию к переодеванию, царь приказал Трифону подать ему горскую папаху и бурку.

– Следуй за мной, – коротко приказал он, возьми двадцать лучших стражей!

Они вышли из хижины и окунулись в холодную мглу зимней кавказской ночи, чувствуя, что грязь под ногами начала твердеть. Ледяной ветерок заставлял вздрагивать и крепче кутаться в войлочные плащи.

Городская стража было подняла тревогу, когда перед воротами города появилось два десятка бесшумных фигур. Но по условию Митридат мог посещать город в любое время. Их пропустили через тайный ход, минуя ворота.

У храма Кибелы Трифон со стражей задержались за каменным периболом, а Митридат вошел внутрь. Он удивился, что его встретил не Бакх, а младший евнух, который распростерся ниц, узнав в ночном посетителе самого царя.

Несмотря на то, что время приближалось к третьей страже, то есть к полуночи, в храме было светло от нескольких светильников с земляным маслом, испускающих вокруг желтый колеблющийся свет. Царь вошел бесшумно, его никто не заметил. Зато он сам был оглушен шумом, криками, визгом и плачем. Два евнуха разнимали дерущихся женщин, в одной из которых он узнал Клеопатру, а в другой лучшую наложницу, белокурую северянку. На полу валялись объедки яблок, куриные обглоданные кости, видимо упавшие со столов во время ужина и неубранные. Пахло нефтяной гарью, чем-то съедобным, индийским мускусом. Северянка с рыданием кинулась к лохматой собачонке, которая подыхала на полу, пронзенная игрушечной стрелой. Увидев в руках Клеопатры небольшой лук, гнутый из рога оленя, царь догадался, что не в меру озорная дочь его устроила охоту среди храма и пустила стрелу в ручную мальтийскую собачонку, возможно не желая ее убить.

Это был не первый случай злого озорства со стороны Клеопатры. Она и до этого нарушала порядок в гинекее. Во-первых, ей полагалось находиться не здесь, среди жен и наложниц, а во дворовом помещении, где собраны дочери царя и девицы, что их обслуживали. Она же любила появляться в храме во время общей трапезы и с присущей ей вертлявостью и быстротой осматривала блюда, выхватывала пальцами лучшие куски и, весело смеясь, совала их в рот. Этим шаловливая царевна подавала дурной пример младшим женам и наложницам, которые всегда чувствовали неприязнь к старшим и рады были при случае им досадить. Порядок взаимоподчинения нарушался, возникали шумные споры, которые переходили в перебранки и нередко завершались драками. Во-вторых, Клеопатра, как любимая дочь царя, не слушалась Бакха, дразнила его, показывала язык и вообще вела себя вызывающе, рассчитывая на безнаказанность.

В прошлом жены были отделены от наложниц, старшие от младших. Над всеми царила Стратоника, которая умела подчинить себе недружную компанию скучающих женщин. Война, неудобные ночлеги или вот такие остановки, как в Диоскуриаде, отсутствие требовательной Стратоники нарушили благопристойность и чопорную тишину царского гинекея. Женщины смешались в пеструю толпу, привыкли громко судачить, опростились, утратили достоинство, им подобающее.

Бывая здесь, царь обычно не вникал в мелочи повседневной жизни, предоставляя это Бакху и его подручным. Он выбирал одну, чаще белокурую северянку, и уединялся с нею в каморке, служившей до этого храмовым чуланом для хранения недорогих приношений. В каморке пахло мышами и лежалым грязным бельем. Полутемное, мрачное помещение не располагало к сохранению той атмосферы обожествления, которая всегда окружала царя и возвышала его страсти в глазах других. Обстановка напоминала не царский дворец, а римский лупанарий, предназначенный для развлечения солдат. Здесь не было тишины и томной неги, которые умел создавать Бакх в царских покоях в прошлом. Все было проще и как-то на виду. И хотя в каморке царя и его избранницу ждали взбитые перины и красивые блюда со сладостями, эти встречи не приносили Митридату иных ощущений, кроме душевной горечи и раздражения.