– Ого, что им надобно?

Почуяв недоброе, Клитарх поспешил на кривых ногах к «чертогам любви», у дверей которых пылали факелы, поблескивали шлемы воинов, слышались грубые голоса. Он попытался принять достойный вид, но оторопел, когда перед ним выросла фигура Битоита, царского стража, человека с деревянным лицом и железным сердцем, как о нем говорили.

– Я слушаю тебя, достойный витязь! – обратился он к царскому телохранителю с поклоном.

– Именем государя, мне нужен царевич Эксиподр! Где он?

– Гм… Он отдыхает, почтенный витязь! Там, на втором этаже!

– Веди меня к нему!.. Торопись!

Десятки тяжелых сапог загрохотали по лестнице.

Царевич, утомленный строптивостью горянки, пытался что-то объяснить ей жестами, но она, сжавшись в комок, сидела в углу. Ее глаза горели в полутьме, как у рассерженной кошки, которая намерена защищаться.

– Пойми же, – говорил Эксиподр, сидя на богатом ложе, – ты рабыня, а я – царский сын! Захочу – и отпущу тебя домой, в горы! Но ты должна быть поласковее!

Он с досадой смотрел на царапины на своих холеных руках, и ему казалось, что у девушки глаза такие же колючие, как и ногти. Она не понимала его речей и жестов, так же как и того, что невольнице, купленной за деньги, царапаться бесполезно.

Вскочив на ноги, он направился к ней, протянув руки вперед и изобразив на лице улыбку. Но грохот шагов в коридоре заставил его остановиться и прислушаться. Кто-то толкнул двери с такой силой, что с потолка посыпалась сухая известь. Послышался невнятный говор, потом дрожащий голос Клитарха:

– Царевич, открой, за тобою пришли!

– Кто смеет?! – вскричал было Эксиподр в раздражении, но двери с треском рухнули, обдав его волной воздуха и пыли.

Свет и дым факелов ударили в лицо. В опочивальню ворвались царские воины, возглавляемые Битоитом, лицо которого в неверном освещении выглядело пугающе бесстрастным. По знаку царского телохранителя царевича схватили за руки и тут же сковали их золотой цепью.

– Волею великого государя! – отчеканил металлическим голосом Битоит.

Ошеломленный, подавленный Эксиподр недоуменно обвел вокруг широко раскрытыми глазами. Почувствовав, что происходит нечто страшное для него, спросил Битоита еле слышным голосом:

– Скажи, доблестный воин, в чем моя вина, почему я схвачен, как вор или враг? Я всегда был покорен воле великого государя, родителя моего!

Но не получил ответа. Звеня блестящей цепью, покрытой позолотой (привилегия царственных узников), он направился в окружении прочь из уютной опочивальни, обиженный дважды – сначала строптивостью молодой рабыни, потом гневом отца. Пытаясь осмыслить происшедшее, не заметил, как шагал по ночным улицам и оказался в мрачном подвале дворца, где остановился перед входом в темницу, о существовании которой даже не подозревал. Он словно очнулся от своих путаных раздумий, когда со скрежетом распахнулась черная дверь и навстречу потянуло запахом сырости и гнили. Что это?

Машинально шагнув через порог, он невольно вздрогнул, услышав, как дверь узилища захлопнулась за его спиной. Приглядевшись в полутьме, увидел соломенную подстилку на холодном полу, рядом кувшин с водой и ячменную лепешку, а выше узкую прорезь окна, в которое зябко веет предутренний гиперборейский ветер.

Все было так внезапно, непривычно, странно, что казалось сном. И вместе рождало в душе еще не испытанное чувство унижения, оскорбленного самолюбия. Плесень на стенах, сырой дух подземелья, грязь и гнилая труха на полу вызывали брезгливость. Долго ли отец продержит его в этом стойле, куда и лошадь хорошую поставить было бы жаль? А главное – за что, за какую вину?..

Следуя задуманному, Митридат не собирался оставлять Эксиподра в длительном неведении. Опять заскрипела дверь, вошел Тимофей и глухим голосом объявил, что великий царь решил казнить его за измену.

– Казнить?.. За измену? – вскричал изумленный Эксиподр. – Я не изменял государю!.. Я и в помыслах не держал чего-либо противного делам и замыслам отца-государя!.. Невиновен я!

Тимофей повернулся и вышел, заскрежетала дверь, звякнул замок. Оставшись один, узник упал на пол и заплакал, как ребенок. Хотя он вырос в условиях постоянного страха, тревог и кровавых расправ, он всегда верил, что его царственному родителю невольно приходится быть суровым, даже жестоким. Врагов много: чтобы благополучно царствовать, надо уметь разгадать их тайные замыслы и немедля принять крутые меры. И когда слышал, что кто-то пострадал невинно, не верил этому. Ибо не считал отца каким-то зверем, жаждущим крови. Тем более не допускал, что сам станет жертвой подозрительности Митридата. И вот невероятное случилось! Он тоже оказался в числе предателей и изменников! Но ведь он не предавал и не изменял! Разве он хотел стать царем колхов, как Митридат-младший? Или намеревался перекинуться в лагерь римлян, как это сделал Махар? Он не говорил и крамольных речей, подобно Метродору Скепсийцу, царскому воспитателю и правой руке Митридата!.. Вспомнилось, как Метродор был направлен с посольством к армянскому царю Тиграну и в беседе с последним сказал нечто, не отвечающее замыслам Митридата. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в измене и лишить жизни.

Утром опять появился Тимофей и досказал то, о чем вчера умолчал. Он сказал, что царица Стратоника вернулась из плена и тоже заключена в тюрьму за измену, ибо передала сокровища царские Помпею за обещание пощадить Эксиподра, когда тот попадет в его руки!

Узнав горькую правду, Эксиподр почувствовал приступ ярости, направленной против матери. Против той, которая любила его больше собственной жизни и совершила проступок ради его спасения. Но в своей заботе о благополучии сына она постаралась отвести от него удар очень далекий, хотела выстлать весь путь его жизни золотом из сокровищ Новой Крепости!.. И по женской близорукости подставила его голову под меч того, кто стоит рядом и от которого ничего не скроешь!

В отчаянии и страхе юноша проклял мать свою, упав на колени посреди темницы. Он громко произнес страшные слова, протянув руки к мрачным сводам узилища. Эти слова были услышаны стражами и переданы Митридату. Тот произнес с удовлетворением:

– Вот теперь настало время, когда Стратоника увидит сына, услышит его голос и допьет свою горькую чашу!

Он устроил им свидание. Женщина метнулась было к дорогому ей детищу, но сын оттолкнул ее. Весь в слезах, он стал упрекать ее, бросать ей в лицо обвинения и оскорбительные слова.

– Видишь! – кричал он вперемежку с рыданиями, потрясая перед нею позолоченными цепями. – Видишь – я узник, обреченный на смерть! Это ты по своей глупости погубила меня, так же, как и себя!.. Кто просил тебя об этом? Ты изменила государю, предала его, и пусть боги проклянут тебя за это!

Эксиподр был в отчаянии, не владея собою, держался не мужественно и явно старался в присутствии Митридата обвинить мать, рассчитывая на помилование. Но царь стоял в стороне и молчал. Поведение Эксиподра вызвало в нем чувство презрения, которое изгнало из его сердца остатки снисходительности. Он видел, как ничтожен юноша, как мелка душа его.

Помолчав, царь обратился к Стратонике с язвительным прищуром:

– Он прав, не я гублю твоего сына, это ты погубила его! Ты отдала врагу богатство, которое стоит полцарства, а своего любимчика не спасла! А если бы ты этого не сделала, – он продолжал бы вести веселую жизнь царского сына, а в будущем я поставил бы его царем или правителем одной из завоеванных земель!.. Но глупость – сестра измены! Ты сама убедилась в этом. Родной сын проклял тебя, а повелитель и супруг отверг тебя! Да и твой благодетель Помпей, в победе которого ты была так уверена, что-то не спешит выручить тебя! Он бежал с позором в Сирию, надеясь победами над более слабым врагом покрыть свои неудачи!

Обезумевшая от горя женщина в отчаянии кидалась то к сыну, который отвернулся от нее, то к царственному супругу, но тот смеялся страшным смехом и на ее мольбу лишь отрицательно крутил головой.