— Тридцать человек получается! — сказал он, запи­сав фамилии тех, кого решил пригласить, и перечиты­вая список — не забыл ли кого.

Елизавета Петровна, кажется, немного испугалась, но не в ее характере было отступать.

— Садись, экономист, и планируй! — велела она до­чери.

Так была затеяна эта домашняя вечеринка, о кото­рой столько говорили на заводе. Всем понравилось, что директор пригласил группу турбинщиков к себе домой и сделал это без официальности, к каждому подошел лично с приглашением от своего имени и от имени же­ны, что семейных позвал с женами, а вдовца Клементь­ева — с невесткой Груней. Понравилось и то, что дирек­тор устраивал прием на свои деньги, а не за счет заво­да, — об этом как-то сразу все узнали.

— Не такой уж он сухарь, как думали, — сказал Ефим Кузьмич, растроганный приглашением. — И о Груне вспомнил. Знает.

Воробьев, поначалу иронически воспринявший за­тею директора, был обезоружен тем, что Немиров под­черкнул дружеский, домашний характер вечера и про­сил прийти с аккордеоном:

— Говорят, вы хорошо играете. Тащите свою музы­ку, ладно?

Ане Карцевой и Вале Зиминой Немиров сказал:

— Готовьтесь танцевать до утра. Я ведь танцор.

С Гаршиным и Полозовым пошутил:

— Приглашаю без дам, потому что холостяки. Уха­живайте за нашими дамами.

Полозов непринужденно поблагодарил, а Гаршин вдруг до странности смутился и что-то забормотал о том, что как раз тот вечер у него занят… Впрочем, все понимали, что он придет.

Список приглашенных вырос до тридцати шести че­ловек. Григорий Петрович показал его Диденко, боясь, что кого-либо забыл.

— Весело будет, — перечитав список, решил Диденко.

— Никого не забыл?

— Так ведь в гости зовешь, кого хотел, того и по­звал, — посмеиваясь, ответил Диденко. — Это ведь не торжественное заседание! А так, что ж — подбор на основе широкой демократии... Только к Гусаку под­сади кого-нибудь посуровей — Катю Смолкину, что ли? — а то он водку только в ухо не берет.

Вечеринка была приурочена к первомайским празд­никам. Григорий Петрович ездил с Костей закупать ви­но и закуски, носил от соседей стулья и недостающую посуду, откупоривал бутылки и пытался помогать теще на кухне.

Первыми, ровно в восемь, пришли Клементьев и Гру­ня. Клава еще не переоделась и убежала в спальню, Григорий Петрович один встретил гостей. Ефим Кузь­мич был в хорошо отутюженном костюме, в накрахма­ленной рубашке и в ярком галстуке, его морщинистые щеки были еще розовы от бритья. А Груня сияла такой победной зрелой красотой, что и не разобрать было, нарядно ее платье или нет, — она красила любой наряд.

Немирова потянуло заговорить со старейшим масте­ром о заводских делах, но он удержался и сделал слож­ный комплимент его невестке. Он видел, что Ефиму Кузьмичу это приятно.

— Гриша, — раздался за приоткрытой дверью весе­лый шепот Клавы, — пойди-ка, застегни мне пуговицы на спине.

— Давайте я, — вызвалась Груня, обрадованная про­стотой незнакомой директорской жены, и, не дожидаясь ответа, пошла в спальню. За дверью сразу зазвучали оживленные голоса.

Припоминая, какое же платье застегивается у Клавы на спине, Григорий Петрович с улыбкой поглядывал на Ефима Кузьмича и раздумывал, о чем бы поговорить со стариком, что может заинтересовать его кроме той об­щей для обоих темы, которой Клава строго-настрого за­претила сегодня касаться, чтобы не превратить вече­ринку в производственное совещание. Однако Ефим Кузьмич сам завел разговор о том, что вот, дожили до счастливого дня, теперь вторая уже легче пойдет. Так бы и покатился разговор по привычным рельсам, но тут раздался звонок и Немиров пошел открывать.

Он не сразу узнал Катю Смолкину, — такая она была нарядная и важная. Скинула на руки хозяину пальто, осторожно сняла шляпу — прическа только что от па­рикмахера, платье шелковое, в ушах серьги. А загово­рила — все та же бравая Катя Смолкина:

— Глянь-ко, Григорий Петрович, на лестницу, там еще гости топчутся, робеют — не кусается ли директор?

Стараясь держаться непринужденно, вошла моло­дежь: Николай Пакулин, Женя Никитин и Валя. Все трое были празднично одеты, пиджак Жени Никитина украшала планка орденских ленточек. Григорий Петро­вич много раз видел Валю, но сегодня она показалась ему особенно хорошенькой, и он даже подумал: «Черт возьми, сколько у нас красавиц в одном турбинном».

— Что это с тобой, дочка, тебя и не узнать, так ты похорошела, — сказал Ефим Кузьмич, разглядывая ее. — Или причина есть?

Валя расхохоталась, покраснела, спрятала лицо, чтобы не прочитали в ее глазах, как она счастлива.

Пошутив с молодежью, Григорий Петрович снова пошел в переднюю, куда уже входили новые гости.

Он увидел Елизавету Петровну с каким-то странным, испуганным лицом и входящего вслед за Полозовым Гаршина.

— Вот это встреча! — смущенно пробормотал Гаршин, багрово краснея и пожимая руки Елизаветы Пет­ровны. — Сколько лет! Сколько зим!

— Вы знакомы? — удивился Григорий Петрович.

— Были знакомы, — поджав губы, сухо сказала Ели­завета Петровна.

— Мальчишкой, студентом! — объяснил Гаршин, одновременно выжидающе озираясь. — Вы отменно вы­глядите, Елизавета Петровна, помолодели даже, ей-богу помолодели!

— А вы все такой же, — проронила Елизавета Пет­ровна и церемонно извинилась: — Простите, мне нужно по хозяйству.

Только успели раздеться Полозов и Гаршин, как пришли Любимовы и Аня Карцева со старым Гусаковым, а затем дверь уже непрерывно открывалась, за­крывалась и снова открывалась. Каждого вновь при­шедшего шумно приветствовали, гул голосов стоял в воздухе, все были или казались друзьями. Только одно обстоятельство смутило Григория Петровича — он не­сколько раз уловил вопросы: «А Саша Воловик здесь?», «А Саша Воловик не пришел?» Видимо, Воловика нуж­но было обязательно пригласить, хотя он и новый чело­век в цехе. Посоветовавшись шепотом с Ефимом Кузьмичом, Григорий Петрович отрядил Женю Никитина на машине звать Воловика с женой, а затем побежал на кухню предупредить Елизавету Петровну, что гостей будет на два человека больше, чем ждали.

— Были бы хорошие гости, а место найдется, — от­ветила Елизавета Петровна, пересчитывая ножи и вил­ки.

Приехали Диденко с Катей. Катя никого здесь не знала, кроме Немирова, но уже через несколько минут казалось, что именно она здесь своя, что именно она связывает воедино всех собравшихся.

— Предупреждаю: за деловые разговоры буду штрафовать, — заявил Диденко. — Веселиться так уж весе­литься!

С их приходом голоса сразу стали громче, смех чаще.

Последним явился Яков Воробьев с аккордеоном на плече. Скинув аккордеон и со всеми поздоровавшись, он с таким явным разочарованием оглядывался, что Неми­ров нашел нужным сообщить ему: за Воловиками поеха­ли. Но Воробьев продолжал разочарованно оглядывать­ся, и тогда Немиров вспомнил о красавице Клементье­вой и удивился, что Клава все еще укрывается с нею в спальне.

— Девушки, вы что же это прячетесь?

Он увидел Клаву, стоящую посреди спальни в нере­шительности. Ее бледность подчеркивало вечернее чер­ное платье с кусочком желтоватого кружева у шеи.

Не слишком ли нарядно? — усомнился Григо­рий Петрович, по-своему поняв нерешительность Клавы: не помешает ли такой туалет простоте вечеринки?

— А по-моему, — сказала Клава, гордо вскинув го­лову, — по-моему, ни для кого другого не стоит наря­жаться. Правда, Груня?

— Верно, — подтвердила Груня.

— Ну, пойдем, — решилась Клава, взяла Груню под руку и шагнула в дверь.

Из-за ее спины Немиров следил за тем, какое впечат­ление произвела Клава на его гостей. У двери из перед­ней мелькнула Елизавета Петровна все с тем же стран­но испуганным видом. Немиров невольно взглянул на Гаршина — инженер стоял позади всех, робко и винова­то улыбаясь, и во все глаза глядел на приближавшую­ся к нему Клаву.

Будто не замечая его, Клава по очереди со всеми здоровалась, каждому что-то говорила, каждого о чем-то спрашивала, и во всем ее поведении была такая ми­лая готовность подружиться с новыми для нее людьми, что все опасения Григория Петровича рассеялись: ве­чернее платье было кстати, как дань уважения к соб­равшимся.