Тут с места сорвался Гаршин, благодушно проси­девший все собрание у окна, где можно было потихонь­ку курить в форточку. Лицо его побагровело:

— А почему вы, коммунист, не пришли и не помогли, а припрятали этот сенсационный вывод до собрания?

— А вы нас, коммунистов, звали? — спокойно отве­тил Воробьев. — Да к вам, Виктор Павлович, сейчас и не подступишься!

Он повернулся к Любимову и Немирову:

— Кстати, товарищи, кто это выдумал? По существу, цех без технолога. Сорвали товарища Гаршина с тех­нологического бюро, двинули в аварийном порядке тол­качом на первую турбину и уже поговаривают оставить на второй. Конечно, у Виктора Павловича глотка здо­ровая и речь образная... — Хохот прокатился по залу и сразу смолк. — Да разве это метод организованной ра­боты? Или это тоже в угоду «реальности»? Новая тех­нология еще вилами на воде писана, а тут дело ясное: знай толкай!

Любимов уже поддакивал:

— Да, да, непродуманно сделали!

Видно было, что он сам любуется своей объективно­стью, при всех соглашаясь с критикой.

— Может создаться впечатление, что какая-то часть коммунистов яростно нападает на товарища Любимо­ва, — продолжал Воробьев. — Так вот для ясности: напа­даем мы на вас, Георгий Семенович, не для того, чтобы угробить, а для того, чтобы выправить. Как инженера мы вас уважаем. А линия у вас шаткая, и вы это дол­жны понять, если хотите не растерять наше доверие.

Фетисов потянулся к Диденко и Клементьеву, до­вольно громко сказал:

— Вот кого нужно в партбюро!

Диденко подтвердил:

— Обязательно!

Ефим Кузьмич промолчал, будто и не слышал.

Николай Пакулин, колеблясь, то поднимал, то опус­кал руку. Диденко заметил его колебания, подсказал председателю, и Николаю дали слово.

Надо было подняться на трибуну, но было неловко выходить с теми несколькими мыслями, ради которых он решился заговорить, и Николай остановился у стола президиума.

— Турбины мы дадим! — быстро сказал он. — Толь­ко здесь правильно говорили: давайте решайте, товари­щи руководители, точные сроки! И скажите каждому рабочему: вторую турбину к первому июля, третью — к пятнадцатому августа и так далее… А то какая же это работа, если не знаешь точно ни сроков, ни графика!

Он с возмущением обернулся к Бабинкову:

— Вот ваше ПДБ спустило нам план. План старый, из расчета — четвертую турбину к концу декабря. А я сам должен крутиться и пересчитывать задания из рас­чета четыре турбины к октябрю. Разве это дело?

Раскатов заинтересовался:

— Значит, надо спланировать всю  работу цеха с учетом обязательств?

— А как же! — откликнулся Николай. — И не только по цеху, а и по заводу. Мы сейчас жмем через комсо­мольские посты, да только мало этого! Как я могу дать программу, если мне заготовки подают по старому пла­ну? Или взять инструмент, резцы. Ведь безобразное дело!

Он смолк, не решаясь высказать то, что просилось на язык. Но тут же упрекнул себя в трусости и реши­тельно продолжал:

— Мы знаем, что тут присутствует товарищ из ин­струментального цеха. Говорят, они очень хорошо рабо­тают, передовая партийная организация. А мне кажется так: если бы они очень хорошо работали, мы бы это почувствовали. Тогда бы инструмент поступал беспере­бойно!

И Николай пошел на место, смущенный и тем, что коротко, нескладно выступил, и тем, что ему дружно хлопали.

Фетисов громко сказал:

— Подкусил нас товарищ Пакулин! Крепко подку­сил! Сегодня же передам инструментальщикам: это де­ло надо исправить!

Диденко хмурился: замечание Пакулина было вер­ное, но пришлось некстати. Собрание гудело, на Фети­сова поглядывали с усмешкой: мол, какой ты есть, мы не знаем, а по работе твоего цеха, как видишь, ничего хорошего сказать пока не можем!

Григорий Петрович, недовольно пожевывая губами, просматривал ворох записок. С той минуты, как он поя­вился на собрании, в президиум одна за другой полетели записки, адресованные директору. В них упорно по­вторялись вопросы, связанные с досрочным выпуском турбин, и чаще других вопрос о введении единого пла­нирования по обязательствам. Было и такое требова­ние: «Григорий Петрович, ждем вашего слова по вы­ступлениями Полозова и Воробьева, вам нужно выска­заться».

Григорий Петрович задумчиво вгляделся в ряды зна­комых лиц. Цвет турбинного цеха, лучшие люди самого решающего участка производства сидели перед ним воз­бужденные, требовательные, внимательные ко всякой свежей мысли, высказанной с трибуны или брошенной в зал в виде острой реплики с места. О чем только не говорилось тут: о работе комсомольской организации и о функциях мастеров, о руководстве райкома и о содру­жестве с учеными, о ремонте станков и о качестве про­пагандистов, — и все было важно, необходимо, обо всем говорили и думали критически строго и заботливо. В этом широком круге забот занимал место и Люби­мов, начальник, от способностей, и качеств которого, конечно, многое зависело. «Очевидно, коммунисты во многом правы, но, дорогие друзья, дайте мне идеаль­ного начальника цеха, я его возьму! Да и у кого не бы­вает ошибок! Любимов — один из лучших, опытнейших инженеров. Нельзя давать его в обиду, для пользы дела нельзя! А при Раскатове и Диденко вдвойне нельзя: того и гляди припомнят этого несчастного Горелова!

Он сам себя остановил: мелочные мысли! И тут же понял, что нужно сказать сегодня коммунистам турбин­ного цеха, и сразу попросил слова.

— На чем сегодня проверяется боеспособность пар­тийной организации цеха? — спросил он и сам же отве­тил: — На выполнении краснознаменного заказа! Зна­чит, этой задаче должна быть подчинена вся работа цеховой партийной организации. Вся, целиком!

Николай Пакулин впервые слушал речь директора и впервые находился с ним на одном собрании, где оба были равны, как два члена одной великой организации.

Это равенство Николай живо почувствовал с первой минуты, когда директор пришел на собрание, простой, непринужденный, доступный, совсем другой человек, чем тот, каким он казался Николаю во время обходов цеха. Там он был начальник, чей приказ — закон. Здесь его могли свободно критиковать, поправлять, здесь он как бы отчитывался в своих действиях и намерениях. Но именно потому, что никакие официальные преграды сейчас не существовали, Николай с особой остротой по­нял, насколько выше и сильнее его Григорий Петрович Немиров — не властью, а кругозором, политическим опытом и пониманием, что и как делать. По напряжен­нейшему вниманию присутствующих Николай чувство­вал, что таким воспринимают Немирова все комму­нисты.

Григорий Петрович не задерживался на частных во­просах, но показал, как частные усилия, сбереженные минуты и часы, килограммы металла и киловатт-часы электроэнергии складываются в масштабе цеха и завода в месяцы трудового времени, в сотни тонн металла, в тысячи киловатт-часов, в миллионы рублей экономии. Он согласился с Катей Смолкиной: да, нынешние труд­ности цеха не от бедности, а от богатства, это пережит­ки минувшего этапа... И тут же раскрыл самую сущ­ность нового этапа развития:

— Новые заводы, строящиеся в нашей стране, — взять хотя бы те, что заканчиваются в Краснознамен­ном районе, — это заводы крупносерийной продукции. Таков размах, такова потребность страны. Наш завод по типу всегда был заводом уникальных машин. А тур­бины нужны теперь десятками, и турбины небывало мощные, высокого и сверхвысокого давления. Мы долж­ны на ходу перейти к их серийному выпуску. А серий­ный выпуск требует строгой ритмичности, железного графика и полной механизации всех операций. К этому мы идем, над этим сейчас работаем. Трудно? Да, труд­но. Болезнь роста, как и всякая болезнь, вызывает ли­хорадку. Но мы должны преодолеть ее и, конечно, пре­одолеем!

Собрание проводило директора долгими рукоплеска­ниями.

Немиров уже сошел с трибуны, когда прозвучал умо­ляющий голос Кати Смолкиной:

— Уж до того хорошо сказал, Григорий Петрович, так скажи еще о Любимове и о планировании!

Немиров развел руками, улыбаясь: поздно, мол, да обо всем не скажешь зараз! Но секретарь райкома гром­ко поддержал: