У подножия стенда сиротливо лежали части разо­бранного регулятора — потускневшие, захватанные мас­леными руками. Немиров отвернулся, проходя мимо них.

Железные листы стенда погромыхивали под ногами. Директор привычно переступал через разбросанные бол­ты, отпихнул с прохода сплющенную доску.

— Что за беспорядок? Безобразие! — сказал он под­бежавшему Гаршину.

— Начали установку диафрагм, — отпихивая доску еще дальше, невозмутимо сообщил Гаршин: он знал, что это сообщение разгонит недовольство директора.

— Поступили? — обрадованно воскликнул Григорий Петрович.

— Все до единой!

Повеселев, директор остановился и окинул взглядом знакомую и любимую им картину завершающих работ, когда машины как единого целого еще нет, но уже выри­совываются ее основные формы и особенности.

Он подошел со стороны цилиндра низкого давления — самой объемистой части турбины. Цилиндр только се­годня «накрыли»; его крышка, похожая на четыре срос­шихся вместе купола, была еще охвачена тросами, и кран нависал над нею, готовый в любую минуту поднять ее в воздух. Каким внушительным выглядел цилиндр! Внушительным и все же легким, может быть потому, что был окрашен светлой краской, или потому, что кон­структоры нашли самую целесообразную форму.

Внутри цилиндра звучали голоса и постукивали мо­лотки. Григорий Петрович заглянул в одно из отверстий. Качающийся свет переносной лампы выхватил из тем­ноты часть тяжелого колеса с поблескивающими лопат­ками и озабоченные лица сборщиков.

— К завтрему отцентруем, Григорий Петрович! — раздался из утробы цилиндра глухой голос, и в отвер­стии появилась голова с белым клинышком седой бород­ки — мастер сборки Перфильев.

Ловко подтянувшись, Перфильев втиснул свое тело в узкое отверстие и выбрался наружу, хватаясь за трос, за головки болтов. Через минуту он здоровался с дирек­тором, по заводской привычке подобрав к ладони замас­ленные пальцы и протянув для пожатия запястье.

Поглядывая на Гаршина и на приближающихся Лю­бимова и Полозова, которым цеховой «телеграф» уже донес о появлении на стенде директора, старый мастер выложил все свои заботы и сомнения. Директор знал — для Перфильева сборка турбины что песня; одна деталь должна следовать за другой в установленном порядке и ритме, всякое нарушение привычного строя коробит его, как фальшивая нота.

— Ротор, ротор не подвел бы! — повторял он, раду­ясь, что цеховое начальство выслушивает его при дирек­торе.

— Так ведь кончает Коршунов последнее колесо, — успокоил его Любимов. — Мы как раз от него. Поторо­пили.

— И не надо больше торопить его, — вдруг раздался голос Диденко, и парторг высунулся в отверстие ци­линдра. — Что он, не понимает? Только нервы ему треплете поторапливаньями!     

Немиров, усмехаясь, развел руками. Что ты будешь делать! Когда начинается сборка турбины, Диденко при первой возможности спешит на стенд, крутится среди сборщиков, а порой и подсобляет им.

Диденко умело, со всеми ухватками старого монтаж­ника, вылез из цилиндра и присоединился к собрав­шимся.

— Не утерпел, неугомонная душа? — попрекнул его Немиров.

— Да нет, поговорить нужно было кое с кем, — скон­фуженно улыбаясь, объяснил Диденко. — А какова ма­шина, а?

Они отошли от турбины, чтобы охватить ее взгля­дом. Сбоку она выглядела особенно солидно и ново — никогда еще не стояла на стенде такая крупная машина. Слесари, возившиеся на самом верху, взбирались на нее по стремянке, — высота! Но машина уже не радова­ла Немирова, отсюда она показалась ему оголенной: над цилиндром высокого давления, одиноко лежавшим на своем месте, не возвышалась нарядная и сложная надстройка регулирующего аппарата, не поблескивали отшлифованными колонками верхушки клапанов, поче­му-то прозванные «минаретами» и придававшие всей ма­шине изящество и законченность.

Немиров раздраженно поморщился и отвернулся.

— С этим пора кончать, — поняв его досаду, реши­тельно заговорил Диденко. — В чем дело? Мы осуществ­ляем содружество с учеными в сотнях вопросов. Почему же в такой беде конструкторы стесняются позвать на помощь науку?

— Я бы тоже считал желательным, — осторожно вставил Любимов, — если Котельников не сочтет за обиду...

— Меня очень мало интересует, кто и на кого оби­дится, мне регулятор нужен, — грубовато перебил Неми­ров.

— Котельников не обидится! — воскликнул Поло­зов. — А ждать больше нельзя. Есть же у нас крупней­шие ученые, специально работающие в области регули­рования, — профессор Карелин, во-первых...

— Хо! Как же я, дурень, не додумался! — восклик­нул Гаршин. — Ведь мы же с ним друзья! Что бы посо­ветоваться, попросить!.. Он бы прислал кого-нибудь!..

Григорий Петрович окинул Гаршина уничтожающим взглядом:

— Кого-нибудь? Думаете, турбина не стоит того, чтобы пригласить лучшего специалиста? Самого про­фессора, и завтра же, с утра! Идите и немедленно зво­ните ему от моего имени. Из-под земли достаньте!

Гаршин сидел в техническом кабинете и тщетно на­званивал профессору, — трубка, видимо была снята. Иногда Аня, сжалившись, сменяла его у телефона, но слышала все те же частые гудки.

— А знаете что, Витя, поедем к нему сами, — нако­нец предложила она.

Оба взглянули на часы, — шел одиннадцатый час

— Поздно, — растерянно сказал Гаршин. — Он будет ругаться, он терпеть не может, когда к нему врываются без предупреждения.

— Ничего, — решила Аня, — ведь не с пустяками едем! У входа они встретили Полозова, стоявшего уже в пальто и в кепке. Аня позвала его поехать с ними к про­фессору, ей очень хотелось, чтобы он согласился. Но Алексей сощурил глаза, поглядел на Аню, потом на Гаршина, щутливо сказал:

— Зачем же пугать Карелина этаким нашествием? Вы уж берите не числом, а умом.

Поклонился Ане, поднял воротник пальто, натянул кожаные перчатки и первым шагнул во двор, сразу за­терявшись в темноте ночи.

Ну и погодка была на улице! Такая, что и не пой­мешь, весна ли, зима ли. Сверху падает не то снежок, не то дождик, под ногами хлюпает вода, воздух теплый, а дунет ветер — пронизывает до костей.

— Ледоход, Анечка. Ладога тронулась. Кто нам по­мешает на обратном пути сойти у моста? А?

Он крепко прижал к себе ее руку, и от этого стало теплей.

— Пусть ветер, и дождь, и землетрясение, а мы сой­дем и погуляем на славу, да?

— Да.

— Вы меня так запугали, Аня, что я стал как ягне­нок. Вы хотя бы цените это?

— Ценю.

— То-то.

В трамвае он смешил ее рассказами про Карелина, примешивая к ним, как догадывалась Аня, ходячие «профессорские» анекдоты. Аня никак не могла припом­нить профессора, он не читал у них, но видеть его она, конечно, должна была.

— Как он терпит вас, Витя, если он такой серьезный и строгий?

— Сам удивляюсь, — беспечно ответил Гаршин. Впрочем, по мере приближения к дому профессора самоуверенность Гаршина спадала. На лестнице он по­глядел на часы и пробормотал:

— Четверть двенадцатого. Неудобно, а?

— Неудобно, но придется, — сказала Аня, подбадри­вая себя спором. — Я не понимаю, Витя. Ехали, ехали — и вдруг повернуть назад! Выгонит — тогда другое дело. Но если он настоящий ученый, а не сушеная вобла, он нас примет.

Гаршин позвонил еле-еле, как будто звонит совсем другой, застенчивый и неуверенный человек. Неужели все разговоры о дружбе с профессором — очередное бах­вальство?

Оба услыхали за дверью далекий голос: «Если ко мне, сплю!»

Гаршин схватил Аню за руку, но Аня смело протис­нулась в приоткрывшуюся дверь и поклонилась седой маленькой женщине, удивленно отступившей в глубину прихожей:

— Простите, но мы по страшно важному и срочному делу.

Она решила действовать сама, была не была! Но нет, увидев Гаршина, седая женщина просияла и вос­кликнула: «Витенька!» — а Гаршин поцеловал седой женщине обе руки и сказал просительно и ласково:

— Полина Степановна, золотая моя, вся надежда на вас! Нам бы на одну минутку Михаила Петровича...

— В чем дело, Витя? Что за пожар? — раздался от­куда-то недовольный, но совсем не старческий голос.