Литмир - Электронная Библиотека
A
A

А мы с подходцем, деликатно, — отозвался Еро­хин. — Ведь товарищи, из одного цеха. Как же она мо­жет не пустить?

И, нажав на дверь, которая оказалась незапертой, добродушно добавил:

— Вот видишь, добрые люди и замков не признают. Первым человеком, которого они увидели войдя, был сам Семен Матвеевич Торжуев. В теплой домашней куртке и меховых туфлях, повязанный широким фартуком, он сидел на низеньком табурете у окна просторной кухни перед низким, грубо сколоченным столом, завален­ным инструментами, частями разобранных электропри­боров, чайниками и кастрюлями с прогоревшими дни­щами. В руках он держал, однако, дамские сандалеты из цветной кожи.

Перед ним стояли две девушки и в два голоса про­сили:

— Уступите немного, Семен Матвеевич! У нас и деньги с собой, сто двадцать! Уступите немного, Семен Матвеевич!

— Не мои туфли, барышни, не моя и воля усту­пать, — сказал Торжуев, равнодушно оглядываясь на входящих. Внезапно он густо покраснел, швырнул туф­ли на подоконник, торопливо пробормотал:

— Завтра зайдите, барышни, с самим мастером по­говорите!

И поднялся навстречу нежданным посетителям, сует­ливыми движениями стаскивая с себя фартук.

Воробьев стоял посреди кухни, сузившимися от гне­ва глазами примечая и эту суетливость, и покраснев­шее лицо Торжуева, и утварь, принесенную в починку, и лежавшие на подоконнике сандалеты разных цветов. Зато Ерохин, пропустив к выходу смущенных девушек, жизнерадостно улыбнулся и даже подошел к столу обозреть раскинутую на нем рухлядь, взял в руки дырявую кастрюлю, поглядел ее на свет, покачал головой.

— Лудить-паять? — как ни в чем не бывало спросил он. — С этой штуковиной повозишься. Дно будешь ста­вить?

— А как же? Старое-то как решето, — с облегчением подхватил Торжуев и, вздохнув, объяснил: — Тащат со­седи и тащат всякое барахло: почини да почини. При­бытку никакого, а возни не оберешься.

— Ну, принимай гостей, хозяин, раз пришли, — сказал Воробьев, с горьким удивлением приглядываясь к этому человеку, которого знал степенным и самоуверенным, а теперь видел растерявшимся и жалким.

— Василий Степанович сказал: вы больны, — пояс­нил Ерохин. — Вот мы и решили навестить.

— За внимание — спасибо, — сказал Торжуев и крикнул куда-то в глубину квартиры: — Жена-а! Това­рищи с завода спроведать пришли. Сообрази-ка!

Припадая на одну ногу, он повел гостей в комнату, служившую столовой, У пианино сидела девочка лет пятнадцати. Она сразу оборвала гаммы и повернулась на вращающемся табурете лицом к гостям.

— Ирина, дочка, — представил ее Торжуев. — В му­зыкальной школе учится. При консерватории.

Девочка поздоровалась и, с удовольствием захлоп­нув крышку пианино, выскочила из комнаты.

— Трое их у меня, — рассказывал Торжуев, усажи­вая гостей и стараясь скрыть смущение. — Старший в Горном институте на третьем курсе, средний — в Тех­нологическом на первом! Интеллигенция!

Вошла жена — пышная, когда-то, видимо, очень кра­сивая. Ее расплывшиеся черты до странности напомина­ли черты лица Белянкина, хотя у Белянкина лицо было с кулачок и сухонькое, все в морщинах. Ходила она впе­ревалочку, но хозяйничала расторопно и на мужа смот­рела подобострастно, на лету ловя указания. Как ни отговаривались гости, на столе появились огурчики, се­ледка, грибки и графинчик с водкой.

— Да ведь мы только узнать зашли, — сказал Во­робьев. — Время в цехе горячее. Сами знаете, Семен Матвеевич, как некстати ваша болезнь. Что это с вами приключилось?

— По суху какой же разговор? — ответил Торжуев и, еще сильнее прихрамывая, достал из буфета стоп­ки. — Ревматизм замучил... Дома еще ничего, а как попаду в цехе на сквозняки, так и сведет ноги... Фрон­товое наследство!

— Где воевали? — спросил Ерохин, и через минуту оба уже наперебой вспоминали, кто где отступал, кто где наступал, в каких боях пришлось участвовать.

Воробьев слушал, похаживая по комнате и не участ­вуя в разговоре, хотя ему тоже было что вспомнить. Он приглядывался к Торжуеву, к его жене, ко всей об­становке — пианино, люстра, телевизор...

— Трофейная? — через плечо спросил он Торжуева, останавливаясь перед довольно нелепой бронзовой лам­пой, изображавшей голую женщину с двумя светильни­ками.

— Жене в подарок прислал, — неохотно ответил Тор­жуев.

Развешанные по стенам фотографии изображали хо­зяев и их детей в разные периоды жизни. Дети в пио­нерских галстуках, потом с комсомольскими значками на груди — в пионерлагере, на лыжах, в лодке... Тор­жуев с женой. Торжуев на пляже в Сочи... Воробьев долго разглядывал один снимок — сержант Торжуев в лихо заломленной пилотке, с четырьмя медалями на груди.

— Вот поди ж ты! — сказал Воробьев, оборачиваясь и внимательно разглядывая самого Торжуева. — Обычно я фронтовиков за версту чую, а вот в тебе, Семен Мат­веевич, не признал.

Кровь залила лицо Торжуева.

— На лбу не написано, — хрипло сказал он и при­крикнул на жену: — Хватит суетиться, садись!

Властный, долгий звонок рассеял неловкость. При­шел Белянкин — из бани, распаренный, благостный. Ра­душно приветствовал гостей, но исподтишка косился подозрительно. При нем и сам Торжуев притих, и жена его стала еще проворнее и подобострастнее: бегом унес­ла сверток с бельем отца, подставила старику кресло, наложила ему на тарелку закусок, намазала маслом хлеб. Видно, старик держал семью в кулаке.

— Что ж, приступим, — сказал Белянкин, поднимая стопку, — поскольку все здесь турбинщики, по первой — за первую турбину!

— За ее досрочный выпуск с вашей помощью! — до­бавил Ерохин.

— А как же! — горделиво сказал старик. — Без нас с Семеном ни одна турбина с завода не вышла.

За первой стопкой последовали и вторая и третья, разговор крутился вокруг цеховых дел, и, если отвле­кался в сторону, Воробьев твердо возвращал его в глав­ное русло: для того и пришли, чтоб поговорить начи­стоту. Ерохин с откровенным любопытством слушал ста­рика: видно, никак не мог разобраться, что за человек. Послушаешь, так во всем цехе не найдется более заин­тересованных людей, чем Белянкин да Торжуев, — все-то они понимают, всем рады помочь, никаких сил не по­жалеют...

— Хорошо вы говорите, Василий Степанович, — вдруг резко сказал Воробьев, — да только слова и дела у вас как-то расходятся!

Обращался он к одному Белянкину, Торжуева вроде и не замечал, понял, что старик тут — главное лицо. Торжуев заволновался, а старик даже глазом не повел, только укоризненно покачал головой:

— Зря обижаете, Яков Андреич. Против советского порядка мы ни в чем не идем. А что ценим свой труд — по заслугам ценим! По вашей программе, по партийной. От каждого по способности, каждому по труду, ведь так?..

— По способности-то вы больше можете, — тихо сказал Ерохин.

Белянкин повернулся к Ерохину и вкрадчиво улыб­нулся:

— Горячишься, сынок, а ведь без толку! Ты парень молодой, работник неплохой, должен бы понимать, что такое мастерство и опыт. Мне что? Мое время кончает­ся — вам, молодым, дорога... А ценить себя умей. Ува­жения к себе требуй. На том всякое мастерство и дер­жалось и держаться будет.

— Уважение разве деньгами измеряется, Василий Степанович? — все так же тихо возразил Ерохин. — За­работки у вас и без того самые большие, а вот уваже­ние, уважают вас в цехе, прямо скажу, не очень! Не­хорошо о вас говорят. Неужели вам уважение товари­щей не дорого?

— Говорят о вас: жилы, шкурники, — не стесняясь, уточнил Воробьев, следя за тем, как багровел и дергался на месте, желая, но не решаясь заговорить, Торжуев. Именно Торжуев сегодня занимал его.

Торжуев так и не сказал ничего, а Белянкин еще вкрадчивей ответил Ерохину:

— По молодости, парень, глупости болтаешь. Вторую неделю в цехе, — что ты можешь знать? А мне, по край­ней мере, и начальник цеха первым кланяется, и дирек­тор иначе, как Василием Степановичем, не называет. Завистники, конечно, находятся, как без них? Это тебе пока никто не завидует, потому — нечему. А стремиться ты должен, чтоб не ты искал, а тебя искали: «Помоги, сделай!» Женатый ты или нет еще?

62
{"b":"189446","o":1}