— Ассигнования на какой год обещают? — негромко спросил сидевший рядом с ним Воробьев.

Любимов не расслышал вопроса или не захотел сби­ваться с мысли ради ответа. Но Алексей Полозов внятно сказал:

— Сегодня нас интересует другое, Яша.

Любимов повел холодным взглядом в его сторону и, приятно улыбаясь, развел руками:

— Понимаю нетерпение некоторых товарищей, но хочу напомнить, что во всяком деле важно увидеть и почувствовать перспективу... хотя бы для того, чтобы лучше оценить положение сегодня.

— Правильно! — крикнула Катя Смолкина.

— Правильно-то правильно, — подал реплику член партбюро Коршунов, первый стахановец цеха и знатный человек завода, — только бы, Георгий Семенович, за этой вашей перспективой сегодняшних задач не про­смотреть.

— Вот-вот! — поддержал Диденко. Такая у него была привычка — выступал редко, а с места громко подавал реплики, задавал вопросы, на которые нелегко ответить. — Или сегодня задач нету?

— А к ним я как раз и подошел, — успокоил его Любимов и действительно подробно разобрал сегодняш­нее положение цеха и даже, вопреки обыкновению, чет­ко определил вопрос, который следует решить: может ли цех до генеральной реконструкции значительно уско­рить выпуск турбин?

— Отвечаю со всей прямотой — может, — сказал он, вызвав всеобщее одобрение.

И тогда он начал деловито перечислять, что для этого нужно и чего не хватает, и тут же уточнял: руко­водство цеха и партийное бюро должны выдвинуть сле­дующие требования к дирекции... к инструментально­му отделу... к заготовительным цехам... к отделу снаб­жения. .. к заводам-поставщикам...

Связно и убедительно излагая все нужды и требова­ния цеха, Любимов чувствовал, как внимательно его слушают. Катя Смолкина энергично подтверждала каж­дое требование. Директор кое-что записывал в свой блокнот, и Диденко за спиною Любимова то и дело поскрипывал карандашом по бумаге, что-то бормоча себе под нос.

Любимов уловил заинтересованность Карцевой и вскользь отметил: хорошее лицо, умные глаза, — очевид­но, цех приобрел толкового работника, и жаль, что По­лозов поспешил с назначением, ее бы на участок по­слать.

Хотя он и старался не замечать Полозова и Воробь­ева, но все же видел: оба сидят с независимым и даже ироническим видом.

Любимов подавил раздражение, плавно закончил пе­речисление и скромно сказал:

— Вот все, что я считал нужным доложить.

В тишину ворвался удивленный возглас Кати Смолкиной:

— Уже все?

— Черед за вами, — усмехнулся Любимов, пряча в карман заметки.

Но тут Коршунов, пожимая плечами, довольно гром­ко сказал:

— Доклад, видимо, обращен к дирекции, а не к нам?

Диденко подхватил, подмигивая Коршунову:

— С директора тянуть — оно проще!

— Как же не использовать присутствие директора, это сам бог велит, — отшутился Любимов. — Впрочем, товарищи, если я что упустил, спрашивайте — отвечу!

Полозов первым задал неприятный, слишком лобо­вой вопрос:

— Так ли я понял, что без удовлетворения всех этих претензий мы не в состоянии улучшить и ускорить работу цеха?

— Резонный вопрос! — внятно произнес за спиною Любимова Диденко.

Любимов счел бестактным поведение своего замести­теля, но мирно ответил:

— Мне кажется, выводы мы сделаем сообща. Я об­стоятельно доложил положение и возможности, слово за вами и другими товарищами.

— Как вы считаете, Георгий Семенович, — спросил Яков Воробьев, — что от чего зависит: стиль работы це­ха от темпов или темпы от стиля?

Обдумывая ответ Воробьеву, Любимов аккуратно записывал вопросы, посыпавшиеся со всех сторон. Он предложил ответить в заключительном слове, но собра­ние запротестовало. Новый работник Карцева впервые заговорила, и притом весьма решительно:

— Я думаю, характер прений будет зависеть от ва­ших ответов.

Отвечая на ряд мелких, чисто производственных во­просов, Любимов оттягивал ответ Воробьеву, подыски­вая наиболее убедительную и мягкую форму. Наконец эта форма нашлась:

— Что касается теоретического вопроса товарища Воробьева, то я хочу ответить на него практически: давайте вместе обдумаем, что нужно сделать, чтобы и темпы, и стиль соответствовали нашим задачам. Они неразрывно связаны и зависят как от умения админи­страции, так и от инициативы и энергии передовых ста­хановцев — таких, в частности, как Коршунов, Воробь­ев, Смолкина и Пакулин.

Николай покраснел: похвала начальника на таком авторитетном собрании польстила ему.

Воробьев, дернув плечом, пробормотал:

— Я для того и спрашивал.

Никто не хотел выступать первым. Клементьев уко­ризненно качал головой:

— Давайте начинайте, потом ведь не остановишь.

И вдруг поднялся Николай Пакулин:

— Мне можно?

Он смущенно одернул замасленный, слишком корот­кий пиджачок:

— Я скажу о своей бригаде. Тут неправильно гово­рилось, что темпы и стиль работы — одно и то же… то есть, что они связаны вместе... — Он запутался, сбился, но усилием воли преодолел смущение и продол­жал: — Вернее, я хочу напомнить постановку вопроса у Воробьева. Это же для нас очень важно! Мы, молодежь, хотим дать темпы и нередко даем. Но все наши усилия упираются, как в стену, в разные неполадки, в неорга­низованность. А это и есть стиль работы. От него мы зависим, он нас душит.

— А что именно вам мешает? — спросил Немиров.

— Да как же, товарищ директор! — воскликнул Ни­колай. — Разве у нас соблюдается по-настоящему гра­фик? Сегодня заготовок хоть завались, а завтра не до­просишься! Наши ребята многое придумывают, чтоб дело шло лучше. А пока придуманное реализуешь, не то что охота изобретать исчезнет, а, чего доброго, поседе­ешь!

— С оправками поседел? — с шутливой укоризной спросил Гаршин.

— Ящики вам на третий день сделали, — напомнил и Ефим Кузьмич, уже не как секретарь партбюро, а как мастер.

Николай сгоряча «перегнул», он сам это чувствовал. Но так же верно он чувствовал и другое: в цехе не бы­ло системы творческого, изобретательского соревнова­ния, помощь была случайна, каждому более или менее серьезному предложению приходилось долго «проби­вать» дорогу. Николай не умел все это с лету высказать, но не растерялся и ответил:

— Что ж поминать то, что сделано, важнее сосчи­тать, что под сукном лежит.

Тут поднялась Катя Смолкина и, как всегда, скоро­говоркой, даже не попросив слова, выплеснула единым духом все, что думала:

— Зря, зря, зря парню рот закрыли! Ящики сде­лать — это что! Ефим Кузьмич мог у себя, своими си­лами провернуть — вот и сделали. А ты, Виктор Палыч, — обратилась она к Гаршину, — оправками не хва­лись. Мы тебя очень уважаем, ты, говорят, от науки к нам на производство спустился, очень хорошо, ценим, а только мое предложение сколько времени маринуешь? Она сама себя перебила: — А главное не это. Я тебя слушала, Георгий Семеныч, рот раскрывши, до чего сладко. А потом, как раскусила — не пойму, убей, не пойму. С директора ты требуй, с других заводов требуй, отдел снабжения тряси, как грушу, так им и надо... Ну, а себя-то? Нас-то? Что ж, выходит, нам вынь да положь, тогда и мы сработаем? Прослушала я ваш спи­сок претензий, подробно все перечислено... а на что мне завтра народ поднимать, не слыхала! Разве так партийному активу докладывают? Прости меня, Георгий Семеныч, за грубые слова, но вытащил ты все свои пре­тензии, чтобы показать: вот мы какие бедненькие, не наваливайтесь на нас, пожалейте! А про богатство наше, про силу нашу, про актив, здесь сидящий, забыл? Или думал: авось и они прибедняться начнут, чтобы лишних хлопот не было!

Смолкина села и попала прямо в солнечный луч, который дополз уже до середины комнаты и освещал разгоряченные лица. Катя прищурилась, широко улыб­нулась и громко сказала:

— И солнышко ко мне — значит, истинная правда!

Все рассмеялись, как всегда охотно смеются на серьезных, затрагивающих за живое совещаниях. Но смех разом смолк, когда начал говорить Воробьев. Его речь, как обычно, была предельно сжата и точна. Неми­ров, с интересом ожидавший его выступления, записал в своем блокноте: «Стахановцев чествуют и хвалят, но не обеспечивают. Одиночные рекорды — вчерашний день. Сегодня стахановское движение стало массовым, а это требует нового стиля руководства». Последние слова Немиров подчеркнул и поставил рядом большой вопросительный знак.