— Придется, если ответственности испугались, — тем же мальчишеским голосом сказал Алексей и про­диктовал перепуганной секретарше: — «Гусакова Ивана Ивановича с поста начальника участка снять, перевести в заместители. Исполняющим обязанности начальника участка утвердить... — Он снова поискал глазами, кого бы, и совсем уже вызывающе докончил: — Утвердить По­лозова Алексея Алексеевича».

В комнате поднялся глухой шум. Люди перегляды­вались, пожимали плечами: да что это, совещание или спектакль?.. озорство?.. Один из начальников участка уже нарочно, под общий смешок, присоединился к Гар-шину и Гусакову, и Алексей снова продиктовал — снять, перевести в заместители, назначить Полозова.

Начальник четвертого участка Скворцов, которому сегодня больше всех попало за то, что он не учится, смущенно поднял руку:

— Я, видимо, не справлюсь, Алексей Алексеевич. Не сумею по-вашему руководить. Снимайте.

Он любил Алексея, а сейчас не понимал его выход­ки и страдал и за него и за себя.

— И сниму, — с веселой злостью подхватил Алек­сей. — Всех, кто боится ответственности и хочет по ста­ринке крутиться, всех переведу на должности и на окла­ды заместителей. А вашу ответственность приму на се­бя. И через месяц вы сами увидите, что работать ста­нет легче и проще, что порядку больше, а суеты мень­ше. Сами придете и попросите восстановить вас... то есть вернуть вам честь отвечать за свою работу... — Алексей вздохнул и прибавил: — Что ж, восстановлю с охотой! А экономию по зарплате, поскольку за совме­стительство я получать не собираюсь... экономию по­прошу разрешения использовать на дополнительное пре­мирование лучших работников... — И без паузы: — С этим все, товарищи. Следующий вопрос...

Аня была рада, что забралась в уголок, позади всех, так что никто не видит ее взволнованного и несчастного лица. Зачем Алексей так обострил все? Ведь зарвался, переоценил свою силу, а всех оттолкнул, восстановил против себя. Аня разыскала глазами Воробьева, кото­рый вначале слушал Полозова с явным одобрением, — вот и Воробьев задумался, и вид у него недоуменный и невеселый...

При угрюмом молчании всех собравшихся, очень одинокий за своим столом председателя, Алексей начал говорить о графике работ и о тех мерах, которые он считает нужным принять, чтобы обеспечить полную рит­мичность производства. Еще позавчера все радовались первому заявлению нового начальника о борьбе за ритм и качество... а сейчас те же люди слушали хмуро и недоброжелательно, с обидным недоверием.

Полозов спросил, у кого какие претензии и пожелания.

Никто не просил слова — демонстративно отмалчива­лись.

Полозов подвигал напряженными скулами и тихо сказал:

— Зря, товарищи, не подготовились. Я ведь просил подумать и высказаться... Так никто не хочет? Ладно. Тогда перейдем к определению задач наших отделов.

Он начал с планово-диспетчерского отдела, с Бабинкова. То, что он требовал от него, было настолько пра­вильно и для всех важно, настолько отвечало потребно­стям участков и бригад, что начальники участков и мас­тера сразу оживились, обрадовались. Кто-то подал реп­лику... потом второй, третий... Алексей подхватывал все ценные мысли, тут же развивал, уточнял. Не только Аня — все почувствовали, что он хорошо продумал всю организацию работ в цехе и хорошо подготовился к се­годняшнему разговору. Но Аня думала еще — когда же он успел? Как он много успел за эти сутки!

— В заключение у меня к вам личная просьба, това­рищ Бабинков, — с улыбкой закончил Алексей. — Пере­ключите вы, пожалуйста, всю свою недюжинную ора­торскую энергию... на деловую!

Все дружно и облегченно рассмеялись.

Алексей, тоже с облегчением, оглядел подобревшие лица своих товарищей и провел ладонью по лицу таким усталым движением, что Аня поняла — этот час стоил ему громадного напряжения сил. Уже не думая об окру­жающих, Аня выдвинулась вперед и с нежностью улыб­нулась ему, стараясь подбодрить его и обнадежить, что все уладится. Но Алексей упорно не смотрел в ее сторо­ну, не заметил ее усилий и неожиданно сказал особенно сухим и властным голосом:

— Теперь — о техническом кабинете. Этот наш отдел я считаю важнейшим, основным отделом, от которого во многом зависит техническая культура производства и технический прогресс. Однако этот наш отдел работает пока плохо, кустарно!

Аня выпрямилась и побледнела. Расширенными гла­зами смотрела она на Алексея: что же это такое? по­чему? за что?

По-прежнему не глядя в ее сторону, Алексей наме­тил, что и как надо сделать, чтобы кабинет работал по-настоящему. Все это было умно и верно. Аня узнавала и свои мысли, которыми делилась в разное время с Алек­сеем, и свои требования, которые она тщетно предъяв­ляла Любимову. План кабинета должен определяться запросами производства, должен быть связан с рекон­струкцией цеха и ростом производительности труда... Ну конечно! Этого я и хотела... но за что же упрекать меня, когда до сих пор с этим не считались, я билась в одиночку и ты это прекрасно знаешь!

— Есть у товарищей замечания и предложения?

Да, есть. Теперь всем хотелось выступить, чтобы за­гладить недавнюю молчаливую демонстрацию. Почти у каждого было что сказать. Аня слушала: быстрее рас­пространять передовые методы... обучение молодежи... побольше комплексных бригад... Что бы там ни говорил Алексей, а ее работа уже дала плоды, люди поверили в нее и многого от нее ждут.

Ей хотелось переглянуться с Алексеем, но он сидел и что-то старательно писал, рвал, снова писал.

— И у меня есть претензии к вам! — сказала Аня, вставая.

Алексей впервые взглянул на нее с интересом и одо­брением.

Попросив слова, Аня хотела пожестче отвести неза­служенный упрек Алексея, но в последнюю минуту раз­думала и сказала другое:

— Я не собираюсь снимать с себя ответственность и не боюсь ответственности. Я даже готова признать, что работала плохо и уж во всяком случае — что правда, то правда! — кустарно. Но — одна — я невольно кустарни­чаю. А поэтому требую...

Она излагала свои требования громко, решительно, сердясь, что Алексей что-то пишет, вместо того чтобы слушать ее. Она без стеснений обвиняла руководителей цеха, участков, отделов:

— Ко мне прибегают, когда нужна скорая помощь, а продумать свои запросы и включить в мой план зара­нее — не хотят, не умеют. А может, суета мешала — та самая, с которой некоторым товарищам расстаться жал­ко? Меня зовут всякий раз, когда ученик что-нибудь на­творил, как будто я им нянька, — а сколько раз я тре­бовала, чтобы учеников направили в хорошие, даже в лучшие бригады?

Раздался скептический голос:

— В лучшие? Этак лучшие быстро станут худшими!

Насмешливо блеснув глазами, Аня громко заметила:

— Видимо, товарищ Полозов  прав — воспитывать кадры у нас не умеют и не очень хотят!

И села, довольная своим ответом и тем, что ненавяз­чиво, как бы между прочим, поддержала Алексея. Хоть и сердита на него... но об этом она ему успеет сказать!

К ее удивлению, Алексей свернул трубочкой бумагу, на которой писал, и передал сидевшим поблизости от него:

— Карцевой передайте. Пока не забыл, Анна Михай­ловна, список, который вы просили.

Записка по рукам пришла к Ане.

«Не сердись. Я боялся быть пристрастным, а вышло наоборот. Это потому, что я совершенно не могу тебя видеть».

Аня не сразу поняла чудесный смысл последних слов этой нелепой записки.

А совещание продолжалось, теперь уже в добром со­гласии, — обычный разговор хорошо понимающих друг друга людей, только председательствовал человек, энер­гично направлявший этот разговор по нужному пути. Манера Полозова вести совещание нравилась. Люди са­ми не заметили, как переломилось их настроение, как отошло назад недавнее раздражение. Теперь охотно да­вали советы, охотно шутили и смеялись любому остро­умному слову и летучей шутке, которые так украшают деловые беседы и на которые так щедры русские люди. Но то один, то другой из участников совещания вдруг задумывался, мрачнел, вспоминая, что приказ о пониже­нии в должности продиктован, записан и лежит у Поло­зова под рукой... Как сказать о нем рабочим в цехе? Как объяснить дома жене? Насмешек будет много, а зарабо­ток уменьшится... и стыда-то, стыда сколько!