Полозов почти не уходил из цеха. И Аня задержива­лась в цехе с каждым днем все дольше. Вторая и третья смены пополнялись. На днях ожидались новые станки, их надо было с первого дня обеспечить квалифицирован­ными рабочими. Каждый обучающийся был у Ани на учете. Аня волновалась за каждого, кто сдавал пробу на повышение разряда, а когда один из учеников от волнения запорол работу, была расстроена не меньше, чем он сам.

Как ни занимали ее отношения с Алексеем, времени для них просто не оставалось. И только при встречах с ним, по дороге домой и перед тем как заснуть, она с недоумением повторяла: ну что же это? Почему? Горечи не было, в глубине души она ни на минуту не пере­ставала верить в то, что они оба любят и что врозь им не быть. Вот только бы вытянуть эти трудные дни...

Как всегда бывает, и Ане, и ее товарищам по цеху казалось, что именно ближайшие дни — самые ответст­венные и трудные. Забыв о треволнениях, связанных с выпуском первой турбины, думали о том, что вторая дается труднее — и срок короче, и новые станки еще не прибыли, и ряд начатых работ по механизации не за­вершен... С третьей будет несравненно легче.

У Ани была своя мечта — к осени перейти сменным инженером на сборку. Но для того чтобы осуществить мечту, надо было самой себе сказать, что с порученным ей делом она справилась честь честью.

Выставка «Учителя и ученики» стала одним из ее любимых детищ.

Все самые «трудные», ленивые и озорные мальчиш­ки были приспособлены Аней к делу — клеили, краси­ли, выпиливали из фанеры щиты, рисовали заголовки, прикрепляли к щитам образцы изделий, бегали с ее за­писками на склад, к фотографу, машинисткам. Аня по ходу работы проверяла, хороши ли материалы вы­ставки. Вот Кешка, зажав в руке банку с клеем, загля­делся на фотографии и зачитался подписями. Что он чи­тает? Ага, увлекся сообщениями о том, кто из учеников перегнал учителей. Вот невозмутимый Ваня Абрамов, присев на корточки, читает сводку о производительно­сти труда карусельщиков, вместо того чтобы заливать краской буквы заголовка. Очень хорошо, — значит, сводка здесь кстати!

И кто выдумал, что эти мальчишки — «трудные»? Самые обычные мальчишки, требующие воспитания, а главное — живого и понятного дела, причем дела с от­тенком добровольности — «захотел — и стараюсь». С ними нужно обращаться требовательно, весело и обя­зательно с уважением — вот и все.

И еще видела Аня — им необходим коллектив, чувст­во ответственности не перед начальником или мастером, которых можно обмануть, а перед товарищами, которые все видят и все о тебе знают. В бригады их нужно, в хорошие, сплоченные бригады, где каждый отвечает пе­ред всеми!

Об этом она заговорила на комсомольском бюро. Женя Никитин поддержал ее — пусть лучшие бригадиры, такие, как Пакулин, возьмут к себе новичков.

— А первенство отдать другому цеху? — запальчиво спросил Николай. И тут же улыбнулся: — Зачем пре­увеличивать, ребята? Будто кроме Пакулина нет брига­диров? Создать новые бригады, поддержать их — вот и вся проблема!

— Из пакулинцев надо бригадира выдвинуть, — ска­зала Валя. — Там народ вырос, почти любого взять можно. Конечно, после того как они завоюют общегород­ское знамя! — добавила она, заметив протестующее дви­жение Николая.

— Правильно! — сказал Николай. — Тогда сам ре­комендую... хотя бы Аркадия!

Валя покраснела и рассердилась, а рассердившись, высказала то, что в другое время не стала бы говорить:

— Хотя бы и Аркадия! Что ж такого? Вы, пакулинцы, какими-то аристократами стали — вас и тронуть нельзя! Автономная республика!

Женя Никитин прервал начавшийся спор и пред­ложил подумать о создании новых молодежных бригад.

— Хорошо, — сердито согласился Николай. — Толь­ко, как хочешь, против этих кличек я возражаю! Небось когда прорыв и пакулинцы выручают цех, тогда мы не аристократы! Когда подсчитывают, кто по три пятилет­ки сработал, — тоже не аристократы!

Через минуту Валя и Николай мирно болтали, но Аня запомнила этот небольшой спор. Она сама еще не до конца понимала, что ей не нравится в этой лучшей молодежной бригаде завода.

Может быть, на нее действовало завистливо-недобро­желательное отношение Кешки и других «неприкаян­ных» к пакулинцам?

Чтобы проверить себя, она заговорила о них с Кеш­кой. Кешка поморщился и пробурчал:

— А мне что? Пусть хватают знамена.

— Так ведь они не хватают, Кеша, а зарабатывают по-стахановски.

— Ну и пусть зарабатывают, я не против.

Заставить Кешку высказаться до конца, когда он не хотел, было невозможно. А Кешка явно не хотел. По­шел бы он в бригаду Пакулина? Кто его знает! За последнее время он работал старательно и как будто не озор­ничал. Мать еще не вернулась из больницы, все домаш­ние дела лежали на Кешке. Иван Иванович осуществ­лял, как он говорил, «общее руководство» над мальчи­ками и по-прежнему оттирал Аню:

— У семи нянек дитё без глазу, Анна Михайловна. А у вас и так хлопот полон рот.

Хлопот действительно хватало. В эти же напряжен­ные для цеха дни кончались занятия в сети партийного просвещения, и Аня ходила по очереди то на один кру­жок, то на другой. Присматривалась к пропагандистам, присматривалась к учащимся.

Разные учились люди — пожилые, много передумав­шие на своем веку, и такие, что впервые задумались о жизни, о ее большом историческом движении. Были люди, давно привыкшие читать, вести конспекты, и та­кие, что впервые брали в руки серьезную книгу, пона­чалу спотыкались на непонятных словах, на отвлечен­ных понятиях, и вдруг, начав понимать прочитанное, с изумлением открывали, что трудные и как будто отвлеченные мысли имеют прямое отношение ко всему, что происходит вокруг, к течению их собственной жизни.

Было интересно приглядываться к людям и прослежи­вать, как новые мысли, входя в сознание, вызывали и но­вые поступки.

Труднее было разобраться в пропагандистах. Они то­же были очень разные — и по возрасту, и по опыту, и по таланту. У каждого были свои приемы, свои методы, и характер у каждого пропагандиста был свой. Одни любили объяснять, доказывать, приводить примеры, но легко сбивались, если слушатели задавали неожидан­ные вопросы, и робели перед заглянувшим на занятие работником парткома или райкома, — случалось, так ро­бели, что и занятие шло кувырком. Другие говорили мало, но умели разжечь спор и подвести самих слушате­лей к правильному решению, а если на занятие прихо­дили посторонние, — проводили его с особым блеском. Одни злоупотребляли цитатами, другие почти не прибе­гали к ним. У одних беседа шла как бы сама по себе, другие по-школьному вызывали слушателей...

Из цеховых пропагандистов Аня выделяла Ерохина, Полозова и конструктора Уралову.

Ерохин принял свой кружок в середине года от не­удачного руководителя, которого Ане пришлось отстра­нить. Кружок совсем было развалился, посещало заня­тия не больше шести-семи человек из двадцати. Ерохин обошел всех записавшихся и каждого попросил, как о личном одолжении, прийти на следующее занятие, «по­тому что, сам понимаешь, иначе у нас ничего не полу­чится!» Вел он занятия немного наивно, но с огромной душевной убежденностью. Если хоть один из слушате­лей плохо усвоил какую-то мысль, он щедро объяснял и развивал ее, пока не убеждался, что все поняли. Если кто-либо пропускал занятие, Ерохин так расстраивал­ся, что виновнику становилось стыдно — вот ведь до чего обидел хорошего человека!

Совсем иначе вел себя Полозов. Впервые прослушав его занятие, Аня огорчилась — ей показалось, что Поло­зов слишком сух и требователен. Он вел кружок повы­шенного типа, изучавший историю партии по первоис­точникам. Занимались у него главным образом мастера, рабочие с большим стажем, служащие — люди, непо­средственно подчиненные ему по работе. Может быть, думала Аня, он не умеет отстраниться от служебного отношения к этим людям? Слушатели ворчали, что они все-таки не студенты, читать по двести страниц к заня­тию им некогда.

— Ладно, вы не маленькие. Партийный актив! — говорил Алексей и стыдил каждого, кто плохо подгото­вился.