– Нет, нет, дело не в этом. – Тряхнув головой, Джез откинул непослушные волосы с глаз. – Я не чувствую к тебе жалости.

– Чувствуешь. Ты меня жалеешь, – возразила Люсиль, – потому что я не могу написать стоящую песню и спасти свою жизнь! И чтобы очистить совесть, ты откопал одну из своих старых вещей, пустячок, который небрежно сочинил за десять минут, когда был не в своей тарелке, и теперь предлагаешь ее мне как… утешительный приз…

– Но…

– Нет, дай мне закончить. – Люсиль подняла свои дрожащие руки, слова лились потоком все быстрее. – Извини, если я кажусь неблагодарной, ты ведь очень добр ко мне, но, по–моему, ты слишком меня опекаешь. Я чувствую себя тюленем, который не может удержать мячик на носу, а ему все равно бросают сардину.

Она совсем выдохлась, сжала губы и мрачно уставилась в серую, обитую пенопластом стену, потому что была не в силах встретиться глазами с взглядом Джеза.

– Ты закончила? – наконец произнес он.

Люсиль кивнула.

– Да.

– Точно? Ты уверена? – Он поднял брови. – Если я начну говорить, обещаешь, что не будешь перебивать?

О боже, я его действительно расстроила, подумала Люсиль. Он считает меня упрямой, неблагодарной коровой и чувствует себя обиженным.

Ее настроение во многом объяснялось не только гордостью, но и предменструальным периодом, это действительно было так.

Чувствуя себя гормонально–озабоченным объектом воспитания, она отбросила назад косички и сказала:

– Говори смело.

О боже, она ужасно похожа на строптивого подростка.

– Большое тебе спасибо, – вкрадчиво произнес Джез. – Ладно, ты видишь вон тот шкаф с архивом? Там я храню все мои старые записи, в третьем ящике снизу. Песни, которые я начал и так и не закончил и которые решил не использовать, а также идеи для песен, которые никогда не были написаны.

– И что?

О боже, прислушайся к моим словам, думала Люсиль, все больше пугаясь.

– А то, – медленно продолжил Джез с большой долей иронии, – что я не доставал эту музыку из того шкафа. Его не отпирали больше трех лет. Ты слышала не одну из моих старых песен. Я написал ее сегодня днем. И к твоему сведению, я не сочинил ее за десять минут. – И добавил сухо: – Она совсем не небрежный пустячок, я тебя уверяю.

Люсиль раскрыла рот, когда поняла, о чем он говорит.

– Боже мой…

– Нет, пожалуйста, не прерывай меня! – воскликнул Джез. – Теперь моя очередь, верно? И я это сделал не потому, что мне тебя жаль, ясно? Просто я чувствовал себя полным дерьмом. Мне хотелось себя ударить, когда я понял, что натворил, сказав, что твоя песня ничего из себя не представляет – это было ужасно, и мне было так стыдно, что я решил как–то загладить вину. – Его темные глаза не отрываясь смотрели на Люсиль, его лицо было напряжено. – Но я сделал это не только для тебя. Понимаешь, о чем я? Если бы не ты, я бы сюда не спустился. Благодаря тебе я захотел написать новую песню.

– И ты ее написал, – прошептала Люсиль.

– Написал. Трезвым, – добавил Джез с легкой улыбкой. – И ты даже не можешь себе представить, как я теперь себя чувствую.

Все встало на свои места. Люсиль прекрасно понимала, почему он это сделал, и больше не чувствовала, что он ее слишком опекает.

Вместо этого она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Это фантастика!

– Не просто фантастика, – с облегчением улыбнулся Джез. – Это чудо, черт возьми.

Люсиль безумно хотелось броситься ему на шею, но она не смела, поэтому произнесла почти беззвучно:

– Пожалуйста, сыграй еще раз!

Джез сыграл. На этот раз музыка звучала еще лучше, она была совсем не похожа на то, что он писал раньше – медленная и мелодичная, мощная и невыразимо волнующая.

– Конечно, над ней надо еще поработать, – сказал он Люсиль, когда песня закончилась. – И нужно разобраться со стихами. Боже, как заметно, что я давно этим не занимался: ты слышала, как я пропустил си в средней части?

Люсиль кивнула: после нового прослушивания мелодии она опять чувствовала, как по телу бегают мурашки. Голос Джеза звучал хрипло, и он взял несколько неверных нот, но сыроватость материала только добавляла привлекательность песне.

– Итак, – мягко спросил Джез, – ты ее споешь?

– Почему я? Ты бы сам мог ее спеть. – Люсиль сжала колени, чтобы они не стучали, как кастаньеты.

– Я не хочу. Мне это не нужно. Я буду писать песни, но больше не стану петь. И мне хочется, чтобы ты взяла ее, потому что это меньшее, что я могу сделать, чтобы загладить сказанные тогда слова.

Люсиль заставила себя не начинать все сначала и не бормотать возражений. Лучшее, что она могла сделать, это принять песню с благодарностью.

– Ладно. – Она улыбалась, все еще желая его обнять. – Не знаю, что сказать. Кроме «спасибо».

Джез вздохнул с облегчением.

– Это мне следовало бы тебя благодарить.

Люсиль посмотрела через стекло на кабину для записи, увидела табурет и микрофон со свисающими наушниками.

– Ты там поешь, да?

– Только когда кто–то нажимает здесь на кнопки. – Джез ей широко улыбнулся. – Как насчет пробы, ты готова?

Люсиль ответила как в тумане «да», и он провел ее в кабину для записи. Она пришла в себя, когда Джез убрал с дороги табурет и сказал:

– Звук будет лучше, если ты будешь стоять, – и надел на нее наушники, осторожно поправив микрофон перед ее ртом.

Джез достал из кармана листок с наскоро написанными стихами и передал ей.

– Не могу поверить, что ты сделал это для меня, – тихо прошептала Люсиль, когда Джез уже покинул кабину и сел у микшерского пульта.

И в ответ сразу услышала, как его голос весело произнес в наушниках:

– Я тоже.

Ой, кто сказал, что цветные девушки не краснеют?

– Ладно, теперь глубокий вдох, – велел Джез, держа пальцы над пультом. – Ты готова?

Люсиль переполняли восторг и волнение, и этого было слишком много.

– Нет. Подожди.

Она покачала головой, с извиняющимся видом глядя на него через стекло. Бусинки в ее волосах зазвенели, когда она стала снимать наушники.

– В чем проблема? – Джез смотрел на нее с беспокойством.

Черт, думала Люсиль, мучаясь, потому что в кино ничего подобного никогда не происходило.

– Мне очень неудобно, – объяснила она ему, – но сначала мне надо пописать.

Через час, восхищенно слушая запись своего голоса, наложенную на компьютерную оркестровую аранжировку, Люсиль пробормотала:

– Мне кажется, это сон.

– Мне тоже, – сказала Селеста, появляясь в дверях.

До того момента Люсиль не обращала внимания, что сидела на стуле так, что ее правое колено упиралось в левую руку Джеза. Пока они работали за пультом, тесно прижавшись друг к другу, не замечая ничего, кроме музыки, Люсиль рассеянно похлопывала пластиковой бутылкой «Эвиан» по своему бедру. А когда она в испуге обернулась, бутылка выпала из ее рук, облив водой черную футболку Джеза.

– Боже! – выдохнул Джез, – одно дело плавать в подогретой воде бассейна, и совсем другое – ледяная вода из холодильника.

– Извини! – воскликнула Люсиль.

– Наверное, она решила тебя остудить, – заметила Селеста. Переключив внимание с Джеза на Люсиль, она спросила: – Что происходит? Ты его достала, и он устроил тебе экскурсию по студии? Поэтому он спускался сюда прошлой ночью?

Чувствуя себя виноватой, сама не понимая почему, Люсиль замотала головой.

– Нет, ничего подобного. Я никого не доставала…

– Она ни при чем, – вмешался Джез. – Я написал песню. Я хотел послушать, как Люсиль ее исполняет.

– Ты сошел с ума. – В голосе Селесты было больше усталости, чем ревности. – Ты снова начнешь пить.

– Не начну, – заверил Джез. – Иди сюда, послушай, что мы уже сделали. – Он похлопал по своему колену. – Впервые за почти четыре года я чего–то достиг. Это лучше, чем пить.

Селеста осталась стоять в дверном проеме.

– Я должна идти, – сказала Люсиль.

– Нет, не должна, – Джез протянул руку, чтобы удержать ее на месте.