Слишком вольное обращение с человеком, который считался пленником! Но я поспешил ответить, пока он не передумал.

— Пистолеты, благодарю вас, полковник! — сказал я, ибо карабин — это мерзость: слишком короткий для настоящего мушкета и слишком неуклюжий для рукопашной.

На следующий день, в среду 12 августа, Сэнфорд поднял нас и построил еще до рассвета: чуть более тысячи человек, почти поровну конных и пеших. Когда взошло солнце, он счел нужным прочесть приказ лорда Балкарреса вслух перед собравшимися рядами.

План состоял в том, чтобы мы обрушились на Трелони-Таун с севера и вступили в бой с маронами. Затем Сэнфорд должен был занять Нью-Таун, половину Трелони-Тауна, вытеснив врага через узкое ущелье, ведущее в Олд-Таун.

Одновременно Балкаррес должен был подойти с юга с 83-м полком и занять Олд-Таун. Таким образом, мароны оказались бы в ловушке и были бы разбиты. Весь план был рассчитан по часам, и я не видел в нем изъянов. Даже майор Джеймс говорил, что неприятель не выдержат огня в генеральном сражении с дисциплинированными войсками, даже имея численное превосходство, а завтра их будет вдвое меньше, и у них не останется иного выбора, кроме как сражаться, защищая свои дома и семьи.

Более того, с такой мощной кавалерией на нашей стороне была велика вероятность массовой резни, если мароны дрогнут и попытаются бежать. Драгуны в наших войсках предвкушали эту возможность, ибо заветная мечта любого кавалериста легкой конницы — рубить саблей сломленную пехоту. В Монтего-Бей они уже вовсю точили клинки, готовясь к делу, и теперь широкие, изогнутые сабли с эфесами-скобами, острые как бритва, висели наготове в стальных ножнах. Одна такая, к слову, была и у меня — любезность квартирмейстера 20-го легкого драгунского. Но я не так уж сильно ждал битвы.

Во-первых, битва — это чертовски подходящее место, чтобы тебя убили, и я бы посоветовал вам, юнцы, прилагать все мыслимые усилия, чтобы никогда в них не участвовать. Во-вторых, я гадал, что, собственно, со мной происходит? Пленник ли я, ожидающий суда за то, что свернул шею миссис Коллинз? Или нет? Что имел в виду Балкаррес, говоря «послужите мне хорошо, и вам нечего будет бояться»? И как много он обо мне знал?

Я ворочал эти мысли в голове, пока Черный Том отбивал мне зад на всем пути до Трелони-Тауна. Я снова ехал в авангарде, рядом с Сэнфордом и Галлимором (который наконец снизошел до того, чтобы признать мое существование и говорить со мной сносно вежливо). Как и у Балкарреса, у Сэнфорда были свои бегуны-мароны, и они шли впереди вместе с нашими лазутчиками. Это были не ренегаты, как я подумал сначала, а мароны из далекого прихода Сент-Элизабет. Они не питали любви к жителямТрелони-Тауна и были готовы продать свои услуги за золото, и именно от одного из этих господ мы получили первый неприятный сюрприз. Он примчался обратно по дороге, перепрыгивая через камни и колеи и громко крича:

— Полковник-сэр! Полковник-сэр! — кричал он. — Эти трелонийцы, они жгут город, сэр! Все в дыму. Они ушли в холмы, сэр!

Мы в это время поднимались по склону, впереди виднелись густые заросли деревьев, но когда мы достигли гребня, и дорога свернула, то смогли увидеть все сами. В нескольких милях впереди, со стороны Трелони-Тауна, поднимался огромный столб дыма.

— Они жгут город, полковник-сэр, — сказал марон, семеня рядом с конем Сэнфорда. Его глаза были расширены от ужаса.

Жители города сделали то, что позже сделали русские перед Великой армией Бони: они уничтожили все свое достояние, лишь бы оно не досталось врагу.

— Все женщины и дети ушли в Кокпит-Кантри, сэр, — сказал марон. — А мужчины ушли в холмы!

— Неважно! — сказал Сэнфорд. — Я все равно буду следовать приказам. Возможно, там все еще остался отряд маронов, готовый бросить вызов нашему наступлению.

И мы двинулись дальше, пока не показался Нью-Таун, половина Трелони-Тауна. Пехота перестроилась из колонны в линию, и им было приказано зарядить ружья и стоять наготове. От Спринг-Вейла до Нью-Тауна был примерно час ходу неспешным шагом, чтобы сберечь силы людей и лошадей. Так что было еще раннее утро, когда мы смотрели, как догорают костры на пепелище того, что было половиной маронской цитадели. Это место никогда не было роскошным, а теперь выглядело совсем убого. Наши лазутчики пошли вперед и обшарили останки, и некоторым из них даже удалось (как это всегда бывает у солдат) найти что-то стоящее для грабежа. Но добычи было немного. Один парень подобрал молитвенник, думая, что на углах обложки золото, но это оказалась всего лишь медь. Я видел это, потому что, как только лазутчики объявили, что местность безопасна, мне было приказано выдвинуться вперед с Сэнфордом и Галлимором на разведку.

Осмотреть там было особенно не на что, и, кроме того, что одежда и волосы пропитались едким запахом дыма, ничего путного мы, копошась в пепле, не добились. Что до самих маронов, то гадать, где они, не приходилось. Между Нью-Тауном и Олд-Тауном тянулась гряда высоких, до тысячи футов, холмов. Там, на крутых склонах, куда не доставал мушкетный выстрел, маронов собралось великое множество. Мы слышали, как они выкрикивают оскорбления, потрясая абордажными саблями и ружьями. Еще они трубили в раковины-горны — и эти низкие, гулкие звуки разносились далеко, словно сигнал рожка.

Внизу, среди руин, я чувствовал себя совершенно беззащитным, легкой мишенью для любого меткого стрелка. То, что мы никого из них не видели поблизости, вовсе не означало, что они не подкрадываются, чтобы пальнуть в нас наудачу. Мароны умели прятаться за камнем или травинкой. Но Сэнфорд не обращал на угрозу никакого внимания и, не торопясь, сделал свои выводы.

— Мы займем те обработанные участки, — сказал он, указывая на ровную площадку, где мароны выращивали себе еду. — Это даст максимальное преимущество нашему мушкетному огню, если враг нападет, и убережет нас от внезапной атаки. Наши лазутчики пройдут через ущелье в Олд-Таун и сообщат мне о прибытии лорда Балкарреса. Затем мы соединимся в Олд-Тауне.

Иными словами, он понятия не имел, что делать дальше. Мароны действовали не по плану. Ожидалось, что они выйдут и сразятся, а теперь они прятались в холмах, где могли водить нас в веселой пляске и заставить терять людей десятками, если бы мы по глупости своей вздумали за ними гнаться. Итак, мы выехали из руин и заняли позицию на обработанных участках, пока наши лазутчики-мароны продвигались вперед.

— Надо отдать должное этим ублюдкам за отвагу, — сказал один из добровольцев-плантаторов, глядя на лазутчиков. — Не хотел бы я оказаться в их шкуре, если враг их поймает.

— Не хотел бы я оказаться в нашей шкуре, если они поймают нас! — отозвался другой, и завязался пренеприятный разговор о том, как мароны обращаются с пленными; разговор, который я предпочел проигнорировать.

И вот там, на обработанных участках, наши пятьсот пехотинцев и пятьсот всадников прождали большую часть дня. Время шло, из обозных фургонов подвезли еду и воду, пехоте разрешили снять ранцы, а кавалерия спешилась. Все это время было видно, как мароны, словно деловитые муравьи, снуют по высотам, перекрикиваясь и размахивая руками. Но они не выказывали ни малейшего желания спуститься и сражаться. Наконец, ближе к вечеру, Сэнфорду надоело ждать.

— Господа, — обратился он к своим офицерам, — я убежден, что эти люди не представляют угрозы. — Он махнул в сторону маронов маленькой подзорной трубой, в которую их разглядывал. — Сколь бы грозными они ни слыли, я вижу, что у них не хватает духу вступать в бой с построенными войсками. Посему я склонен пройти через ущелье в Олд-Таун и присоединиться к его светлости, который, надо полагать, задерживается.

Тут разгорелся жаркий спор, и некоторые из добровольцев-плантаторов были категорически против похода в Олд-Таун, но кадровые военные презрительно обозвали это малодушием, и мнения разделились. Тогда Сэнфорд выбрал меня, хотя я и пытался спрятаться сзади, ибо не имел ни малейшего понятия, как будет лучше.