Была там и пара шлюпов под флагами Королевского флота. Это меня напугало, но и вполовину не так сильно, как Лоуренса и его людей, которые до смерти боялись попасть под вербовку, и мне стоило немалых трудов уговорить их причалить к берегу на время, достаточное, чтобы мы с Хиггинсом выбрались. А затем они налегли на весла, как одержимые, чтобы снова уйти в море. И были совершенно правы, ибо один из флотских шлюпов послал за ними в погоню лодку, но те опоздали, и баркас вышел из гавани и взял курс на Морганс-Бей.

И вот мы с Хиггинсом побрели по жаркому пляжу в город. Это было уже не то место, которое мы покинули: оно лопалось от солдат — 83-й пехотный, 62-й пехотный и сильный отряд регулярной кавалерии, редчайшая диковинка в колониальных войнах и знак того, как высоко ценило правительство метрополии ямайский сахар. Милиция тоже была на ногах, и город больше походил на плац Конной гвардии, чем на Монтего-Бей. Они даже возвели форт в центре города, и сам лорд Балкаррес (не кто иной) прибыл во всем своем величии из Спэниш-Тауна, чтобы принять командование.

Все это было сделано для противодействия угрозе со стороны маронов Трелони-Тауна, которая, казалось, никуда не делась, а наоборот, вернулась с новой силой. Я послал Хиггинса в «Ли и Босуэлл», чтобы сообщить, что мы вернулись, а сам пошел к Сэмми, чтобы узнать от него новости. Но, по словам соседей, он уехал вглубь острова к семье своей жены. Похоже, она ждала ребенка, и Сэмми решил не рисковать. Он думал, что там им будет безопаснее, если дело дойдет до боев.

И вот я побрел обратно в «Ли и Босуэлл», жалея себя за то, что рядом нет Сэмми Боуна, с которым можно было бы поделиться приключениями. В лавке мои люди сообщили мне (с большой радостью и удовлетворением), что маронов наконец-то искоренит добрый лорд Балкаррес со своими солдатами, и что им дали срок до тринадцатого, чтобы сдаться на его милость, чего, как надеялся весь Монтего-Бей, они не сделают, ибо это испортит все веселье (Видите? Что я вам говорил? Когда грязную работу должны делать две тысячи солдат в красных мундирах, всем остальным не терпится подраться). Они также рассказали мне, что старый майор Джон Джеймс сидит в тюрьме в Спэниш-Тауне по обвинению в нападении на лорда Балкарреса: он, напившись до невменяемости, набросился на губернатора у здания парламента. Это была плохая новость, без сомнения, ибо я восхищался этим пылким старым воякой, пусть он и был занудой со своей борьбой на руках.

Наконец, я припоминаю, что они пытались сказать что-то о знатной английской миледи, приехавшей из Спэниш-Тауна в свите Балкарреса. Но я их оборвал, потому что к тому времени устал, был не в духе, и меня не интересовала подобная чепуха.

(На этом месте, парни, ваш дядюшка Джейкоб предостерег бы вас: запомните хорошенько, что не все, кажущееся неважным, можно без опаски оставлять без внимания, и какая же это треклятая трагедия, когда человек не знает, в какой именно момент этого делать нельзя).

В любом случае, в тот день у меня была назначена встреча с потенциальным клиентом, искавшим управляющего плантациями, и я хотел переодеться, чтобы выглядеть наилучшим образом. Может, в нынешней чрезвычайной ситуации он и не появится, но никакого сообщения об отмене он не присылал, а я не собирался упускать выгодное дело. И вот я направился обратно в переулок за Роуп-Уок-стрит, к дому миссис Годфри, где я снимал комнаты. Это был большой, аккуратный, побеленный деревянный одноэтажный дом в собственном ухоженном цветочном саду, обнесенном штакетником. Он стоял на отшибе, ближайший дом был довольно далеко. Я подошел к дому, поднялся по трем ступеням на большую, тенистую веранду; мои сапоги гулко застучали по доскам… и остановился. Что-то было не так. В доме стояла тишина. Был уже полдень, самая жара, но на веранде не было миссис Годфри, дремлющей в тени, и не было слышно ни звука от полудюжины детей, которые обычно играли в доме и во дворе.

Я помедлил мгновение, затем пожал плечами и достал ключ. Должно быть, все спят, подумал я. Либо так, либо ушли к каким-нибудь друзьям или соседям. Я сунул ключ в замок и обнаружил, что дверь не заперта. Подозрение, а за ним и страх, кольнули где-то на затылке. Я слышал жуткие рассказы о набегах маронов всего в нескольких милях от Монтего-Бей. Что, если они пробрались сюда и разделались с миссис Годфри и ее выводком?

— Миссис Годфри? — крикнул я во весь голос и рванулся вперед.

Внутри дома было темно — ставни были закрыты от палящего солнца, и я ничего не видел.

Затем начался хаос.

Дверь за мной захлопнулась, и я тяжело рухнул — веревка захлестнула мне ноги. Что-то с силой ударило меня по затылку, и в голове закружились ослепительные, тошнотворные огни. Я не совсем отключился, но не мог ни пошевелиться, ни соображать. Затем чьи-то руки стали дергать меня, переворачивать, и высокий, пронзительный, безумный женский голос зашипел мне в ухо слова ненависти, а кулаки принялись молотить по лицу. Другие руки, грубые и сильные, стянули веревкой мои запястья и лодыжки и туго затянули.

— Держите его! Поднимите его ко мне! Давайте его сюда! Отдайте его мне! — визжал голос, дошедший до исступления.

Это существо пускало слюни и рыдало от нетерпения. Кто-то рывком поднял меня, так что я оказался сидящим на полу, со связанными ногами, вытянутыми вперед, и связанными за спиной руками. Сильные, тяжелые руки обхватили мою шею, так что я едва мог дышать, а толстые ноги обвились вокруг моей талии — я был связан, как ягненок на бойне. Я не мог пошевелить ни единым мускулом.

С кружащейся головой и замершим в легких дыханием я смутно почувствовал, как еще кто-то плюхнулся мне на ноги и, протянув руки, принялся рвать и терзать мою рубашку. Безумный, рыдающий голос был прямо у моего лица, а затем в груди кольнуло раз-другой острой болью, и потом… Господи Всемогущий! Самое омерзительное ощущение, какое я когда-либо испытывал за всю свою жизнь. Я взревел от муки, задергался, пытаясь сбросить их, но в ответ услышал лишь маниакальный смех, и руки за спиной еще туже сжали мне горло. Затем та же быстрая, острая боль, и я закричал в предчувствии, еще до того, как меня постигла та же жуткая пытка.

И в этот миг в душной черной комнате был уже не один, а два пенящихся от ярости безумца, и одним из них был я. Я лягался, дрался, кусался и извивался с первобытной энергией зверя в предсмертной агонии. Право, сомневаюсь, что и дюжина мужчин смогла бы меня удержать, а моих двух врагов разбросало во все стороны. Та, что поменьше, отлетела вмиг, но чудовище, вцепившееся мне в спину, держалось, пока я не перевернулся на живот, не подтянул связанные колени, не выгнул спину и, собрав все силы, не рванулся вверх и назад, чтобы рухнуть на спину, впечатав ублюдка в половицы под нашим общим весом — вот только это была «она», ибо я безошибочно ощутил спиной пару огромных, жирных сисек.

Я откатился в сторону, едва толстые руки обмякли, и попытался встать на ноги, но спутанные лодыжки снова меня опрокинули. Я снова вскарабкался на ноги, и, когда глаза немного привыкли к темноте, смутно разглядел маленькую темную фигуру, бросившуюся на меня с блестящей сталью в руке. Я изо всех сил рванул веревки на запястьях, и они поддались, но не до конца, и, не имея возможности парировать удар, я пригнул голову, зажмурился и, нагнувшись, боднул фигуру. По божьей милости нож прошел мимо, и я угодил ей (ибо обе были женщинами) прямо в живот и сложил ее пополам, как сломанную ветку.

Но та, что покрупнее, снова была на ногах и замахнулась на меня дубинкой. Я повернулся и принял удар на плечо, когда она замахнулась снова. Путы на моих запястьях уже рвались, но она заехала мне под левое ухо и почти оглушила. Комната снова поплыла, раздался дикий, радостный вопль, и, ей-богу, они снова набросились на меня, вдвоем. Не думаю, что за все свои драки я когда-либо испытывал подобный неестественный ужас перед тем, что эти две фурии могут со мной сделать, если повалят. Я прыгал и вертелся, в ужасе и отчаянии пытаясь удержаться на ногах, но со связанными ногами это было безнадежно, и они снова меня опрокинули. Но тут, как раз в тот миг, когда я с глухим стуком рухнул на пол, мои руки наконец освободились, и я смог дать им сдачи, да еще и с процентами.