— Мистер Босуэлл! — нервно произнес Грин. — Это дело надсмотрщика. Нам с вами здесь не место. — Он положил мне руку на плечо, но я стряхнул ее и пошел дальше. Тяжелый жар ударил мне в голову, сердце заколотилось. — Не обращайте внимания, сэр! — взмолился Грин. — Умоляю вас. — Я взглянул на него, и его глаза расширились в мольбе. — Вы недавно на Ямайке, сэр, и не знаете наших порядков.
Но я его не слушал, потому что Слейд уже орал на женщину.
— Копай, ленивая сука! — рявкнул он и сунул ей в руки мотыгу.
Она, заливаясь слезами, умоляла его о пощаде, но он с размаху ударил ее по лицу и указал на землю.
— Копай! — приказал он. — Пока я не скажу «хватит»!
Она взяла мотыгу и выскребла в земле яму. Мы с Грином остановились в дюжине ярдов от них; Олдертон и счетовод кивнули Грину, когда мы подошли, хотя и без особого почтения. Слейд не обратил на нас никакого внимания, а когда решил, что яма достаточно глубока, вырвал мотыгу из рук женщины и швырнул на землю.
— А ну! — приказал он двум рабам-мужчинам. — Снимайте с нее!
И те проворно сорвали с женщины ее жалкие лохмотья, оставив стоять нагой на всеобщее обозрение. К тому времени я уже насмотрелся всякого в своей бродячей жизни, но даже я готов был покраснеть при виде ее отекшей, обрюзгшей наготы, ее неуклюжести и неловкости. Это была не юная девушка, явленная во всей своей красе, а зрелая женщина, отмеченная печатью прожитых лет, имевшая право быть пристойно одетой, будь она бела как снег или черна как ночь.
Но Слейд снова заорал, указывая на яму. Несчастная перестала плакать и неуклюже опустилась на колени, а затем повалилась, почти упав, так что ее живот поместился в вырытую яму. В тот же миг двое рабов раскинули ее руки и ноги в стороны и отскочили, оставив ее распятой в грязи. Тем временем Слейд тщательно отмерил три или четыре шага и размотал свой кнут.
— Что это, Грин? — спросил я, повернувшись к своему спутнику.
— Это мистер Слейд за работой, — ответил Грин. — Мистер Слейд, Прыгун.
— Кто-кто? — переспросил я.
— Прыгун, — повторил он. — Бродячий палач для непокорных рабов. Ему платят за каждый удар, чтобы наказывать закоренелых нарушителей: ленивых, праздных и дерзких. А как иначе мы бы тут справлялись?
Он пытался говорить деловито, но лицо его приобретало болезненный оттенок, и ему не терпелось уйти.
— Идемте, сэр! — сказал он. — Нам здесь не место. Подобные дела ниже моего достоинства.
— На кой черт эта яма? — спрашиваю я. — Зачем ее заставили лечь в эту яму?
— А, кхм, — кашлянул Грин. — Видите ли, сэр, — произнес он, облизывая губы и хватая меня за рукав, чтобы увести, — дитя, сэр. Ценная собственность моего клиента. Если она ляжет на него, может случиться беда, и потому… Ах!
Он оборвал себя, и его пальцы впились в мою руку, ибо Слейд взмахнул кнутом, и тот со свистом опустился на спину жертвы со щелчком, подобным пистолетному выстрелу.
Я видел немало порок, как на королевской службе, так и на американской. Но там пороли мужчин, и некоторые из них были такими тупыми и упрямыми болванами, что иным способом к хорошему поведению их было не приучить. И хотя флотская «кошка» била достаточно сильно, чтобы подбросить бочку, ее семь хвостов распределяли удар, так что он причинял дьявольскую боль и сдирал кожу, но не проникал глубоко. Десятифутовый кнут из воловьей кожи, напротив, всю свою силу вкладывает в узкий плетеный кончик, и в руках Слейда эта мерзость резала, как нож. Первый же его удар вырвал кожу и кровь из длинной раны, которую он оставил.
Жертва завизжала, как свинья на бойне. Другие женщины в поле вскинули руки и застонали от ужаса. Слейд и счетовод уставились на происходящее, разинув рты, а Грин отвернулся и утирал лицо платком, пока Слейд переступал с ноги на ногу, готовясь к новому удару.
— Отставить! — рявкнул я во всю глотку.
Слейд замер, и все взгляды обратились ко мне.
— Мистер Босуэлл, — с тревогой произнес Грин, — это законное и должное наказание, признанное компетентными властями. Неужели вы не понимаете этого?
Я прикусил губу. Он ударил меня в самое больное место. Я и впрямь это понимал. На Ямайке рабов пороли каждый день, и я это знал. Но я впервые видел, как именно это делается. Вы должны понять, что у меня не было ни малейшего желания лезть на рожон. Я чувствовал, что нахожусь на пути к успеху на Ямайке, и создавать неприятности с таким человеком, как Грин, было последним, чего я хотел. Он увидел сомнение в моих глазах и слабо улыбнулся.
— Идемте же, дорогой сэр, — сказал он, — и позволим этим добрым людям делать свою работу.
Я огляделся. Я видел тучную, нагую фигуру, лежавшую лицом в грязи, и кровь, сочившуюся из раны на ее спине. Я видел, как Слейд и Олдертон насмехаются надо мной и над Грином. Я видел, как женщины в поле затаили дыхание, и я видел самого Грина, который, как подсказывало мне чутье, был ключом к новому, более высокому уровню бизнеса на острове. Разумная часть моего сознания кричала, что нужно держаться от этого подальше. Сколько порок я видел на борту корабля? Десять? Двадцать? Сотню? Так что же изменит еще одна? И если я подниму шум и остановлю эту, что насчет сотен других, о которых я никогда и не узнаю? И превыше всего было мощное, всепоглощающее желание не выставить себя треклятым идиотом в делах, которых я не понимал. Насколько я знал, эта женщина вполне могла быть ленивой сукой, которую разумными мерами было не заставить работать.
— Ах! — сказал Грин, заметив перемену в моем лице. — Тогда мы пойдем, не так ли? — Он посмотрел на Олдертона. — Я уверен, мистер Олдертон может отложить дело, пока мы не уйдем? — Он выглядел неуверенно, но Олдертон ухмыльнулся.
— Конечно могу! — сказал он, лениво притронувшись пальцем к шляпе. Он взглянул на Слейда. — Будьте любезны, постойте пока смирно, мистер Слейд, — и они оба обменялись ухмылками, посмотрели на нас, и Грин опустил глаза. Может, в делах он и был хватким, но над своими наемниками у него не было должного контроля, и, думаю, он попросту боялся Слейда и Олдертона. Грин тут же двинулся прочь, потянув меня за руку. Я последовал за ним, подавляя кипевшие во мне чувства. Я устремил взгляд на большой белый дом плантатора и сосредоточил мысли на торговле и прибыли. Я не был ни аболиционистом, ни реформатором-радикалом, и я не собирался все портить, когда дела пошли так хорошо.
Я прошел с дюжину шагов, когда раздался хлесткий удар кнута и пронзительный, громкий крик. Слейд не смог сдержать своего нетерпения, а скорее всего, и не пытался. И это, к несчастью, решило все. Вопреки всем соображениям торговли и выгоды, я не мог позволить ни одному мужчине так обращаться ни с одной женщиной.
И это не было каким-то мимолетным чувством. Всепоглощающий, яростный гнев, охвативший меня, был подобен взрыву на пороховом складе. Для бегуна я тяжеловат, но я налетел на Слейда прежде, чем он понял, что происходит, и приложил все силы, чтобы разорвать его на куски. Я сбил его с ног, и мы покатились по земле, пинаясь, кусаясь и выцарапывая друг другу глаза. То, что я действовал неуклюже, и спасло ему жизнь, ибо я бы убил его на месте, если бы смог.
Его приятели попытались ему помочь, навалились на нас, молотя кулаками и пиная ногами. Они ревели, ругались и растащили нас, что прояснило мою голову после головокружительной борьбы в грязи. Слейду досталось больше всех, он шатался, как пьяный, и неуклюже пытался вытащить абордажную саблю, которая съехала ему за спину и застряла за поясом.
— Ублюдок! — рявкнул Олдертон и ударил меня по голове рукоятью кнута, но я блокировал удар, врезал ему кулаком прямо в лицо и уложил на землю с закрытыми глазами и носом, как раздавленный помидор. Счетовод имел достаточно ума, чтобы отступить, держа шляпу в руках и бормоча, что это дело его не касается.
— Никак нет, ни в коем разе, мистер Босуэлл, сэр.
Тут Грин закричал, предупреждая меня: Слейд наконец вытащил свою абордажную саблю и со свистом нанес мне косой рубящий удар. Лезвие ямайского тесака для рубки тростника, острое как ланцет, почти три дюйма в ширину и полдюйма в обухе. Он, черт побери, чуть не достал меня. Он срезал мне волосы с макушки, выбрив плешь размером с шиллинг. Лишь по счастливой случайности я увернулся и отпрыгнул назад в поисках хоть какого-нибудь оружия. Он снова бросился на меня и снова промахнулся. Голова у него еще кружилась после нашей потасовки, иначе он бы расколол мне череп до самого кадыка.
