Позже, когда мы проезжали мимо рядов тростника, аккуратных линий домов для рабов и усердно трудившихся невольников, я подумал, как славно было бы быть плантатором. Я видел и другие плантации, но ни одной столь же процветающей и упорядоченной. Даже у домов рабов были опрятные соломенные крыши, беленые стены и садики с цветами, а внутри — мебель и кровати.
— О да, сэр, мистер Босуэлл, — сказал Хиггинс, когда я это отметил. — Здешние рабы с Поуиса живут получше многих белых, сэр. Будь у меня выбор — быть рабом здесь или свободным бедняком в Англии, я знаю, что выбрал бы, сэр!
— Что? — говорю я, раздосадованный глупостью этого замечания. — Не вздумай меня дурачить, Хиггинс, не то тебе же хуже будет!
Я подумал, что он таким образом пытается мне отомстить за то, что я заставил его идти пешком под палящим солнцем. Но я ошибался.
— О нет, сэр, прошу прощения, сэр, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Посудите сами, мистер Босуэлл: если в Англии настанут худые времена, то это либо голодная смерть, либо работный дом, а из этих двух зол многие предпочитают голодную смерть. — Я кивнул. Это была сущая правда. — А возьмите вот этих, сэр, — продолжал он, указывая на рабов, склонившихся над работой в своих опрятных рубахах и штанах. — У них, сэр, есть крыша над головой, есть свои овощи и свиньи, хороший ужин каждый вечер и ром по субботам. И у них есть солнце, сэр! Почти каждый день.
Доводы его были вескими. Мне пришло в голову, что многим фабричным рабочим, вкалывающим по четырнадцать часов за шесть пенсов в день под холодным и сырым небом Ланкашира, живется куда хуже, чем этим рабам. По крайней мере, так я подумал в тот момент.
Так я и размышлял об этом, пока Хиггинс проезжал мимо большого дома, где жила семья хозяев. Это была гигантская версия ямайского дома с верандой-пьяццей, какие я видел по всему острову. Он был построен из дерева, выкрашен в белый цвет и стоял на своей земле, обнесенной высоким белым штакетником. Хиггинс, знавший плантацию, отвез нас к дому надсмотрщика, где нас уже ждали. Это было строение попроще, но сносно чистое, и для поддержания порядка в нем держали пару рабов.
Штат наемных служащих плантации состоял из главного надсмотрщика, нескольких ремесленников (плотников, бондарей и тому подобных) и нескольких счетоводов, которые были позором для этого звания и годились лишь в погонщики рабов. Само собой, все эти красавцы были белыми.
Когда мы приехали, надсмотрщик был в полях, но за ним тут же послали рабов, и в конце концов появились трое или четверо белых. Они вальяжно шествовали под широкополыми шляпами, и вид у них был именно такой, какой и ожидаешь от людей, нанятых держать рабов в узде. Это была сальная, самодовольная шайка во главе с надсмотрщиком по имени Олдертон. Он поприветствовал Хиггинса как друга, а остальных представил мне.
Было двое ничем не примечательных счетоводов и третий тип, который мне с первого взгляда не понравился, что отчасти объясняет то, что случилось позже.
— А это мистер Слейд, Веселый Прыгун, — сказал Олдертон. — Он приехал наудачу, посмотреть, нет ли работенки по его части!
Все, включая Хиггинса, рассмеялись. Я понятия не имел, что это значит, но и признаваться в своем невежестве в такой компании не собирался.
Слейд был крупным мужчиной с бычьей шеей и вечной ухмылкой на лице. На поясе у него висела абордажная сабля, а за ремнем был заткнут нож. В правой руке он держал свернутый толстый кнут из воловьей кожи и смотрел мне в лицо с оскорбительной фамильярностью, которая мне ни капельки не понравилась. Окажись он на моем корабле, он бы в ту же секунду получил то, на что напрашивался. Но я был здесь ради дела, и личные пристрастия приходилось подчинять ему.
— Чем прикажете промочить глотку, господа? — спросил Олдертон, подзывая одного из своих домашних рабов, и я увидел, как радостно ухмыльнулся Хиггинс.
— Весьма любезно с вашей стороны, мистер Олдертон, — сказал я, — но мой принцип — дело прежде всего.
Отказываться от его гостеприимства было рискованно, но по лицу Хиггинса я понял: подпусти его к выпивке — и в этот день работы не будет. Олдертон слегка надулся, но проводил нас на винокурню — каменное строение футов шестидесяти в длину, с высокой трубой для отвода дыма из печи. Внутри стояли четыре огромных медных перегонных куба, каждый не меньше чем на тысячу галлонов, огромные цистерны для воды и морские сажени медных труб с насосами для перекачки различных жидкостей.
Поскольку я служил на флоте и знал, сколь незаменим ром для управления военным кораблем, мне было интересно увидеть одно из тех мест, где его, собственно, и производят. На винокурне воняло ромом, паром и патокой; Хиггинс сиял от удовольствия и глубоко вдыхал запахи. Но он довольно быстро принялся за дело, когда Олдертон указал, где требуются его услуги. Хиггинс послал одного из наших рабов за инструментами и материалами и надел длинный кожаный фартук, чтобы защитить одежду. Олдертон вскоре извинился и ушел, а я нашел себе табурет и сел наблюдать за Хиггинсом, чтобы поучиться ремеслу.
Но просидел я недолго — нас прервали. Вошел суетливый человечек с проницательным выражением лица, лет сорока, с острым взглядом, одетый в господское платье, которое громко и ясно кричало о деньгах.
— Доброго вам дня, сэр! — выпалил он. — Моя фамилия Грин. Я управляющий плантациями мистера Поуиса, который вот уже шесть недель как отбыл в Англию. Я действую от имени моего хозяина с самыми широкими полномочиями.
Слова «мой хозяин» означали, что он сам был хозяином хозяина, если вы меня понимаете, ибо управляющий плантациями надзирал за имением в отсутствие владельца и получал за это славные шесть процентов с оборота — на такую должность я и сам метил.
Грин энергично потряс мне руку и сунул свой длинный нос в работу Хиггинса, пока тот и мои рабы почтительно отступали с его пути. Хиггинс вел себя с ним странно, и мне это совсем не понравилось: не то чтобы грубо, но и не совсем учтиво, с полуулыбкой на лице. Рабы последовали его примеру и переглядывались с ухмылками. Я стиснул зубы от такого поведения с клиентом и пометил себе, что позже пропишу Хиггинсу пинка под зад. Но Грин, казалось, ничего не заметил и задал несколько дельных вопросов о сроках окончания работы, стоимости материалов и труда. Закончив, он повернулся ко мне.
— Сэр, — сказал он, — я слышал, ваша фамилия Босуэлл, и слышал о вас хорошее как о честном человеке. Одним словом, о деловом человеке.
Что ж… лестнее и не скажешь, не правда ли? Правда, первой моей мыслью было остерегаться какого-нибудь подвоха с его стороны, после того как он лестью пробил брешь в моей обороне. Но он и не думал об этом. Он имел в виду лишь то, что сказал, и предложил нам прогуляться по плантации, пока мои люди работают.
— Не каждый день в месяце мне выпадает возможность побеседовать с образованным человеком, сэр! — сказал он. — Характер моей работы вынуждает меня общаться с плантационными надсмотрщиками и им подобными.
Это была задачка, потому что я хотел присматривать за Хиггинсом. Но вот человек, имеющий вес в местном деловом мире, ищет моего общества. К тому же он клиент.
— Мистер Хиггинс, — сказал я, впиваясь взглядом в этого скользкого типа, — можете ожидать моего возвращения в течение часа, чтобы я мог оценить достигнутый прогресс.
Я всем своим видом и тоном постарался дать понять, что, если он будет сачковать, ему влетит.
— Есть, сэр! — сказал он, приложив палец к чубу.
— Есть, сэ-э-эр! — протянули рабы.
— Хм-м… — промычал я, одарив их последним суровым взглядом, прежде чем уйти с Грином под кипящее солнце.
Грин был серьезным малым, честным и увлеченным своей работой, и, полагаю, его хозяева были им полностью довольны. И, казалось, у него действительно не было иного мотива, кроме желания поговорить. Правда, он предпринял чертовски упорную попытку сбить цену, которую был готов заплатить за нашу работу.
Я быстро поставил его на место в этом вопросе, и, думаю, мы оба получали удовольствие от этой словесной дуэли, когда справа от нас, ярдах в двухстах, в группе из полудюжины рабов поднялась суматоха. Мы были на участках для пропитания, где рабы выращивали себе еду, и толпа женщин работала мотыгами и поливала грядки. Двое рабов-мужчин держали женщину на сносях, с огромным животом, выпиравшим из-под платья (все рабыни на плантации Поуис были прилично одеты в дешевый хлопок, купленный в Англии). Там же был и надсмотрщик Олдертон с одним из счетоводов и Слейд, Прыгун, который кричал на женщину. Сам того не осознавая, я направился к ним.
