Волчица Вигга высунула язык, тяжелый и влажный, шлепнув его на соленые доски палубы, где дым, кровь и запах насилия щекотали ноздри.

В голове звенели вопросы. Что она делала? Почему болела передняя лапа? Почему она на корабле, и почему палуба так накренилась? Но мозг Волчицы Вигги был мал — в нем едва хватало места для одного вопроса. И тот, что всплывал наверх, вытесняя прочие, всегда был одним и тем же:

Где же хорошее мясо?

Затем другой:

Кто эти волосатые ублюдки, тычущие в нее зубочистками?

Дым стелился по палубе, словно стыдливая фата, мешая разглядеть друг друга. Солдаты не видели ее форму. Она прижалась к доскам, впиваясь когтями в дерево, извиваясь в готовности к прыжку, дрожа от нетерпения.

И тут шаловливый ветерок сорвал дымовую завесу... И знакомство состоялось. Трое мужчин с копьями, в шлемах, украшенных золотом, и до бровей набитых мясом.

Она радостно оскалилась, приветствуя их слюнявой улыбкой. Но их радость оказалась куда скромнее.

— О Боже, — сказал один.

Люди часто говорили это при встрече с Волчицей Виггой, что ее смущало. С Богом у них мало общего. Поэтому она прыгнула на мужчину, разорвав того когтями, и трясла его, пока кишки не выскользнули алым шнурком.

Второй тыкал в нее копьем. Она переступала через уколы, затем подныривала под них, но вскоре ей наскучило уворачиваться. Вырвав копье, она распорола ему грудь челюстями, принюхиваясь к внутренностям, но они разочаровали.

Последний швырнул копье и побежал, но Волчица настигла его в миг, вцепившись в шею. Трясла так яростно, что голова оторвалась и покатилась по палубе. Она уже обнюхивала горловую дыру, когда вспомнила:

У нее же был монах. Свой собственный монах.

Она крутанулась, но его нигде не было. Может, убили? Мысль взорвала ее яростью. Если кого и убивать, то это ее право! Гнев выгнал голову назад, скрутил позвоночник штопором, вырвав из глотки вой, который выжег нутро и выплеснулся кровавым туманом из пасти.

Месть заполнила сознание, переливаясь через край.

Она металась по скользкой палубе, распарывая солдат на бегу, оставляя их вопящими. Сгруппировалась, прыгнула на таран, затем на платформу выше, проскользнула на вражеский корабль. Большой, вонючий, пропитанный рыбной вонью.

Корабли живые? Корабли мечтают? Корабли прячут мясо? Она узнает. Она вскроет его.

Будет грызть, пока не найдет хорошее мясо.

Где бы оно ни пряталось.

Бальтазар Шам Ивам Дракси не был человеком, которого можно застать врасплох.

Он заметил иглу, узнал руну, мгновенно понял метод. Как только ощутил укол и ледяное вторжение разума колдуна, начал шептать первую строфу Иахиеля — универсальное заклятье. Впечатал символы в сознание, выстроил их в правильный шестиугольник, заставив пылать от ярости. Воздвиг неприступную стену, затем, игнорируя жуткий вой, эхом разносившийся по затопленному трюму, сосредоточил всю волю на одной точке. В центре шестиугольника начал сверлить дыру.

Игла и руна не были подобны тарану галеры, оружию, бьющему в одном направлении. Они были брешью, через которую можно не только атаковать, но и контратаковать. Каналом между двумя умами. И теперь Бальтазар шагнул в него, готовый переиграть наглого ворителя тел... когда ощутил сопротивление.

Сдвинуть физические глаза было сложно, но он заставил их закатиться вверх. Колдун бормотал свои заклинания, прищурившись от напряжения, пальцы, сжимавшие иглу, замерли, как и Бальтазар, в момент прокола кожи.

Стать рабом Матери Церкви было унизительно, но превратиться в марионетку ярмарочного фокусника... Это уже перебор. Бальтазар удвоил усилия. Отбросил все: хлещущую вокруг тарана воду, холод по грудь, боль во лбу. Протянул волю по игле, через руну в разум колдуна.

Он брал верх, чувствуя сквозь покалывающую пелену, как дрожат пальцы врага на игле, будто его собственные. Еще чуть... Еще...

Что-то было не так. Слоги путались. Символы расплывались... Дышал ли он? Нет! Пока Бальтазар бился за контроль над скользким умом, подлый ублюдок обошел его и захватил диафрагму!

Зрение меркло, строфы рассыпались. Холодное присутствие френомансера просочилось в голову, как лед в кровь замерзающего путника. Игла дернулась. Ноги согнулись. Спина скользнула по тарану, колени ударили о палубу, вода поднялась до плеч.

Бальтазар пытался поднять руки. Пошевелить пальцами. Но он все еще держал Батист, руки закоченели от тяжести ее мокрого тела.

В тенях над ним бледное лицо ученика Евдоксии дернулось. Губы искривились в тонкую улыбку.

— Храбро, — Бальтазар понял, что говорит его же голосом, — но безнадежно. Теперь, когда вопрос контроля решен, ложитесь и впустите море в легкие, чтобы мы... уррргх...

Рука Батист вырвалась из воды, втолкнув клинок в горло колдуна.

Ледяное вторжение стало ослабевать, когда вторая рука Батист вцепилась в мокрый хитон френомансера. Черная кровь сочилась из уголков его рта и капала с рукояти ножа, который он тщетно пытался вытащить.

— Тыкнул в лоб? — прошипела Батист, высвобождаясь из рук Бальтазара. Глаза колдуна закатились, когда она выхватила второй кинжал, лезвие сверкнуло каплями. — Позволь ответить любезностью.

Клинок вошел между бровей с хрустом, будто полено раскалывается. Не самое простое место для удара, но Бальтазар признал — для поэтической справедливости лучше не придумаешь.

Ученик Евдоксии сполз в воду, и тело Бальтазара освободилось. Он судорожно вдохнул, закашлялся, вдохнул снова. Вырвал иглу из лба, едва не упав. Ноги подкосились.

Батист подхватила его под мышки, прислонив к тарану. Они стояли, опираясь друг на друга, тяжело дыша.

— Магия... может и высшее проявление... власти человека над природой, — выдавила она сквозь зубы, — но иногда... просто надо прирезать ублюдка.

— Впервые, — Бальтазар хрипел, — мы согласны. Можно даже сказать... что мы составляем отличную...

Батист не слушала. Отстранилась, хмурясь в сторону выхода. Его уже не было видно — вода поднялась до ее груди и продолжала прибывать.

— Ох, — сказал Бальтазар.

— Тебе нужно передышку? — спросил герцог Констанс.

Проблема Якоба была не в нехватке времени, а в его избытке. Он перепробовал все уловки: подставлял трупы под ноги герцога, заставлял его скользить по крови, отвлекал болтовней, затем молчанием, использовал крен палубы, леер, мачту, дым, солнце, застрявший в полу болт баллисты. Ничего не сработало. Даже близко.

— Кончай уже, — пробурчал Якоб. — Корабль тонет.

— И горит. — Констанс взглянул на пепел, кружащийся вокруг, будто на досадный снегопад, испортивший ему день. — Где та дерзкая малявка Алексия? Кажется, видел ее на снастях.

Якоб воспользовался моментом для выпада, но герцог отбил его с презрением.

— Надо было сдать ее. Всем было бы проще.

— Не сомневаюсь, — хрипло ответил Якоб, — но я всегда выбираю сложный путь.

— А я — полная противоположность.

Герцог ринулся вперед, заставив Якоба отпрянуть. Тот застонал, перенося вес на больное бедро, колено, голеностопы. Инстинктивно парировал первый удар, щитом заблокировал второй. Лезвие скрежетало по ободу, пока Констанс отскакивал, уже вне досягаемости для контратаки.

Якоб даже не задел подлеца. Слишком быстр, умел, чертовски молод. Он был так же хорош, как хвастался. Даже скромничал. Якоб истекал кровью из дюжины царапин. Чувствовал липкость на рукояти меча. Стекающую по щеке. Сапог хлюпал при каждом шаге. Дышать стало трудно, не то что сражаться. Скрывать это уже не было сил.

— Назови имя, — сказал Констанс, — пока не поздно.

— Тебе важно?

— Не особо. Но так положено на дуэли. — Финт. Якоб отпрыгнул, щит вверх. — Думал, оценишь жест. Чтобы все это... имело смысл. — Еще финт. Якоб снова клюнул. — А не было просто... вторником.

Якоб дрался на дуэлях всю жизнь. Достаточно, чтобы понять: он проигрывает. Но победа была не нужна, только время. Ему почудился вой Волчицы Вигги. Все может измениться. А Санни он верил. Возможно, та уже спасла Алекс.