— В моем возрасте… — Рикард похлопал его по плечу. — Нужно чем-то занять время. — И рассыпался тучей летучих мышей, с визгом умчавшихся в сумерки.

— Спасительница защити… — Капитан, выбравший этот момент для подъема на ют, начал машинально чертить круг на груди. — Отчаливаем! Немедленно!

Бальтазар обернулся к причалу: — Черта с два! — завопил он в наступающую ночь. — Я выполнил свой долг. Сверх долга! Вы не заставите меня идти!

Хотя его никто и не просил.

Они приближались.

Алекс слышала их шаги в тронном зале внизу. Уверенное постукивание дорогих башмаков по дорогому полу.

Она в отчаянии огляделась по сторонам в гнезде на вершине Фароса, залитом теперь мерзким синим сиянием, вспыхивающим из тысяч и тысяч зеркальных осколков, покрывавших купол.

Они приближались.

Отвратительный вопль рассек ночь. Шипение, словно от пара, снизу — и крик превратился в булькающий стон... А затем в тишину.

Алекс замерла, пот щекотал кожу головы. От жара пламени. От подъема. От абсолютного ужаса. Монахиня стояла, разинув рот. Сложно сказать, держалась ли она обета молчания или просто потеряла дар речи.

Они приближались. И выхода не было.

Ну, выходов было с двадцать, вот только за каждой широкой аркой зияла лишь ослепительная панорама ее погруженной во тьму Империи и самый долгий в Европе прыжок вниз.

Шаги уже доносились с лестницы ниже.

— О боже. — Алекс рванулась к ближайшему проему, осторожно перегнулась через парапет, и живот ее сжался.

Под ней зияла головокружительная бездна сумерек. Стена Фароса уходила вниз, ниже — стена Колонны, еще ниже — крошечные огоньки города, фонари кораблей в заливе, последние отсветы заката на черном зеркале гавани.

Когда она бежала через снасти от рыболюдей Констанса, ей казалось, что она забралась невероятно высоко. Каким же наивным теперь казалось ее падение в ледяные воды Адриатики.

Лишь одна маленькая милость. Василий Строитель явно обожал декоративную каменную резьбу. Он не поскупился на фальшивые колонны, ложные окна, скульптуры растений, животных, лиц, и это оставило ей повсюду возможность зацепиться.

Холодный ветер на высоте подхватил волосы Алекс, хлестнул ими по ее воспаленному лицу, и взметнул полупрозрачное платье вокруг покрытых мурашками ног.

Она услышала голоса на ступенях.

— О боже.

Она вспомнила Аркадия, разлетевшегося на тысячу ледяных осколков.

Никто не хочет видеть сомнений.

Она опустила задницу на высеченные столетия назад имена, стиснула зубы и перекинула обе ноги через край. Соскользнув вниз, Алекс вцепилась в парапет рядом, пока холодный камень не впился в подмышку, босые ноги отчаянно искали опору, пока пальцы одной не зацепились за что-то выступающее из башни.

Гаргулья. Раньше она не видела смысла в этих уродливых гадах, но сейчас была чертовски благодарна за него. Алекс замерла там, боком, балансируя на крошечной каменной голове, слишком маленькой для обеих ее ступней.

Она стиснула зубы еще сильнее и посмотрела вниз, сосредоточившись на пальцах ног. Не дальше. Не в эту поглощающую, головокружительную пустоту. Не на крошечные здания, огоньки и падение. Как долго ты будешь лететь?

— О боже. — Она сказала себе, что это неважно. Какая разница, сломаешь ли шею или тело разлетится на брызги? Это как воровство — карабкаться по водосточной трубе какого-нибудь купца. Она заставила себя отпустить парапет, ладони скользнули по камню, пока она сгибала колени. Медленно-медленно. Холодный ветер обдувал одно плечо, камень скреб другое, молясь о равновесии.

— О боже. — Сердце колотилось во рту. Стучало за воспаленными глазами. Дрожащие, покалывающие кончики пальцев дотянулись до гаргульи, бедра впивались в подкатывающий живот. Она сняла одну ногу, потом другую. Короткие каменные рога скребнули об голени, потом колени, потом живот, потом грудь. Руки дрожали, ладони горели от усилий, пока она опускалась, болтаясь над пропастью, каждую мышцу сводило от напряжения.

Она всегда мечтала стать выше, но никогда еще так отчаянно, как в этот момент.

Кончик пальца ноги, ищущий опору, коснулся камня, и с тихим стоном она доверилась судьбе, отпустив хватку. Пятки глухо стукнули о выступ, и Алекс замерла, прислонившись к неглубокой нише — одной из множества, опоясывающих маяк, словно зеркальное отражение галереи арок на вершине.

— Где она? — Голос прокатился сверху, и Алекс вжалась в камень еще сильнее, не смея даже дышать.

— Я спросила: где?

Порыв ветра рванул вверх, пытаясь сорвать ее с Фароса, обгоревшие рукава императорской ночнушки хлестали по глазам. Она вцепилась пальцами в резные виноградные листья и повисла мертвой хваткой.

— Ты Сестра Пламени? Я могу дать тебе пламя.

Раздался отвратительный визг. Алекс не смогла сдержать всхлип ужаса, когда что-то промчалось мимо, объятое огнем, дико размахивая конечностями и вопя, как кипящий чайник.

Монахиня.

— Бесполезная трата. — Голос Плацидии, но настолько ледяной, что Алекс едва поверила, что это та самая девушка, что так нежно расчесывала ей волосы утром.

— Хватит болтовни. — Голос Зенониды. — Хватит интриг. Хватит ковырять грязные ногти этой жилистой суки. Пора забрать наше.

— Тогда нужно поймать нашего крысенка и придушить.

Алекс с новой волной ужаса поняла, что Плацидия подходит к парапету, наклоняясь, чтобы заглянуть вниз. Она втянула живот, прилипла к Фаросу, отворачиваясь от синего сияния сверху. Зажмурилась. Дрожащие пальцы ног цеплялись за выступ, кончики пальцев впились в резьбу, одной рукой сжимая хлеставшее платье, чтобы оно не выдало ее, затаив дыхание, как это делал бы Санни, и отчаянно желая исчезнуть так же.

Сейчас она услышит жестокий смех, увидит сквозь веки отсвет пламени, почувствует обжигающую боль, и последует за несчастной монахиней вниз, завершив самое короткое и разочаровывающее правление в истории Трои в роли человеческого факела...

— Вниз. — Голос Плацидии удалился. — Проверь тронный зал еще раз.

Алекс выдохнула дрожащим вздохом. Ей хотелось рыдать, хныкать, даже кричать, но она не смела и пискнуть. Заставила ноги двигаться. Краем вдоль каменного уступа. Отлепила потную спину от кладки, развернулась лицом к стене, одна нога повисла над пропастью. Пальцы тянулись к выступу следующей ниши...

Что-то затрепыхалось рядом, забилось вокруг. Хлопанье крыльев, крики клювов. Она потеряла хватку одной рукой, повиснув на другой, цепляясь за пустоту, вес перевесил за край... И ее отбросило, крутанув в падении...

Камень ударил в лицо, заполнив голову звездами.

Она уцепилась обломанными дрожащими ногтями. Соль на губах. Голова плыла.

Ноги стояли на следующем уступе, среди обломков веток, скользких от помета и разбитых яиц. Птицы, гнездящиеся на высоте. Она пыталась дышать сквозь головокружение и пульсирующую боль в челюсти.

Рядом с нишей была колонна. Алекс подтянулась к ней, обвила ногами, ухватившись за резные листья наверху. Попыталась сползти вниз, но сразу же начала соскальзывать — дергаясь, скользя, швы рвались, полупрозрачная ткань расползалась.

Она зажмурила глаза, рыча сквозь стиснутые зубы, пока грубый камень обдирал обожженную кожу...

Ноги наткнулись на что-то, и она поняла, что остановилась. Уступ у основания колонны. Рядом зияло огромное окно. Одно из окон тронного зала, откуда в сумерки сочился приветливый свет ламп.

Алекс пережила немало тяжелых ночей на улицах, но мысль о том, чтобы оказаться внутри, никогда еще не манила так сильно.

Она протащила ободранные ноги к окну, вцепилась окровавленными пальцами в раму, заглянула внутрь... И снова замерла.

Вот они. Плацидия присела на корточки, ее длинные конечности казались еще длиннее, глаза запали в темные круги, губы побелели до синевы, а украшения сверкали инеем. Зенонида стояла рядом, высокая и прямая, с полосами крови на лице от пореза, который Алекс нанесла ей щеке, глаза дикие, опаленное платье и сияющие волосы колыхались, будто от горячего сквозняка. Две пропавшие участницы ковена Евдоксии все это время были рядом.