Долина представляла собой поле боя.

Трупы людей и лошадей усеивали склоны, забивая ручей в болотистой низине. С первого взгляда Бальтазар насчитал несколько сотен. В подсчете мертвецов он был экспертом. Деревня поблизости была сожжена дотла, остались лишь обугленные балки и дымовые трубы. Стаи стервятников кружили в небе, а на земле копошились мародеры, жадно обшаривающие тела.

Он взглянул на Батист, изучавшую последствия явно крупной битвы:

— Спокойный момент, говоришь?

— Говорила, что нам пора получить удачу. Не что она пришла. — Она зашагала вниз по склону, ее высохшие волосы вздымались ветром.

— Здесь явно идет война, — проворчал Бальтазар, догоняя.

— И как это ты догадался?

— А кто воюет?

— Сербы?

— В Сербии... Логично. Но какие сербы и против кого?

Батист остановилась у трупа:

— Ты за кого воевал? — она наклонилась, притворно прислушиваясь. — Молчит. — Она двинулась дальше.

— Твоя цель — бесить меня? — заворчал Бальтазар.

— Хобби. — Батист свернула с тропы меж тел. — Ищи одежду, сапоги, что пригодится.

— У мертвецов?

— Вряд ли возразят. — Она перевернула тело, как бочку, и ловко обыскала карманы. — Не думала, что ты стесняешься трупов.

— Мертвые интересуют меня как тайна мироздания, а не источник мелочи! — Но Батист делала вид, что не слышит. Бальтазар вздохнул, подошел к офицеру с раскроенным черепом и начал стаскивать сапог.

— Блять... — Шнурки были туго затянуты. Пальцы закоченели от холода и соленой воды. — Блять...

— Ну?

Батист стояла над ним, руки на бедрах. На ней были лакированные сапоги кавалериста с латунными шпорами и расшитый мундир с дыркой над сердцем. Под ним пурпурный пояс с четырьмя кинжалами. Ее непокорные кудри выбивались из лесной шапки с облезлым пером.

Бальтазар уставился, пораженный. Как ни злило, но она снова выглядела безупречно:

— Как, черт возьми, ты все успела? Я даже сапог не снял!

— Я немного мародерствовала, — она поправила пояс.

— Не удивлен, — пробурчал он, ковыряя шнурок и ломая ноготь.

— Во время беспорядков в Пруссии, — Батист закатала рукава. — Это искусство, а не наука. Нужно чутье. — Она надела мужской перстень-печатку. — Как думаешь?

— Думаю, ты готова запечатывать важные письма.

— Не впервые. Я плавила сургуч для герцога Аквитании.

— Потрясающе, — сквозь зубы процедил Бальтазар, дергая шнурки.

— Он подписывал сотни, — Батист наклонилась к трупу. — В основном бюрократию. Пару любовных записок. Сургуч уходил в море. — Она схватила штанины. — К концу дня пальцы слипались.

— Для тебя привычное дело, не сомневаюсь.

— Недолго я там проработала. — Резким движением стащила штаны с мертвого. — Герцог любил похабничать.

— Герцоги часто такие. Как я слышал... А-а! — Узлы наконец поддались, и Бальтазар стянул второй сапог.

Батист швырнула ему штаны:

— Должны подойти.

Он сел в мокрую траву, с трудом натягивая холодные штаны, затем принялся за сапоги:

— Черт... Твою мать... Маловаты! — Швырнул один сапог. Тот отскочил к мародеру — уродцу с бородавчатым лицом. Тот мрачно уставился на Бальтазара.

— Обычно я рад гостям, — Бальтазар босиком подошел к другому телу, — но грабеж мертвых — дело интимное. Как справлять нужду.

— Это все наше, — буркнул бородавочник.

— Впечатляет. — Бальтазар окинул долину взглядом. — Вы всех убили?

— Нет, но... — Тот скрестил руки. — Мы первые нашли.

— Это поле боя. Не золотой прииск. Здесь не действуют горные законы. Батист, объясни ему?

— Он с тобой? — зарычал уродец.

Батист изобразила невинность. Сложно, учитывая ее наряд с трупов:

— Впервые вижу.

— Благодарю за поддержку.

Полдюжины мародеров окружили их. Женщина в тряпке на голове ткнула мечом в Бальтазара:

— Кто, блять, этот ублюдок?

— Ага! — Бородавки на лице уродца заплясали. — Кто ты, сука?

Холодная ярость вскипела в груди Бальтазара. Мертвецы вокруг дернулись в унисон.

— Кто я... — Он медленно поднялся. Мародеры попятились, когда два десятка трупов заковыляли за ним. Все, кроме одноногого солдата, падавшего набок. —...по-твоему?

Меч выпал из рук женщины. Офицер с вытекшим мозгом повернулся к ней, булькая кровью из носа.

— Я — Бальтазар Шам Ивам Дракси. — Каждый слог звучал ледяно. — И мое терпение лопнуло. — Он шагнул к уродцу, почти касаясь его носа. — Кажется, ты носишь мои сапоги.

— Сюда, — сказала Вигга, шагая сквозь дюны и наслаждаясь тем, как песчаная трава и травянистый песок щекочутся меж ее пальцев. Она всегда была счастливее всего у воды. Пляжи и бухты, гавани и причалы. Та извилистая лента мира, где земля и море встречаются, дерутся, трахаются и перемалывают друг друга в новые формы, словно несовместимые любовники в бесконечном бурном романе, из которого ни один не может сбежать.

Мысль о таком романе даже вызвала легкое щекотание внизу живота, если честно.

Она смутно помнила, что из-за чего-то переживала, но копаться в этом ужасном бардаке памяти, чтобы снова нарваться на боль, казалось бессмысленным. Каждый раз, когда она искала в голове ответы, выуживала только то, что ранило. Все равно что нырять за устрицами в ебаной помойке. Лучше отпустить.

— Как скорлупки, — пробормотала она.

— Скорлупки? — спросил брат Диас.

Вигга усмехнулась, косясь на него. У монаха был отличный, размашистый шаг, когда он не утяжелял себя молитвами, сомнениями, святыми и прочей дребеденью.

— Точно! Кто бы мог подумать, когда мы впервые встретились в той таверне, что в итоге станем так... понимать друг друга?

Брат Диас надул щеки.

— Жизнь преподносит сюрпризы.

— Ты выглядишь иначе, — сказала она. — Без своего монашеского мешка.

— Это называется рясой.

— Тогда это дурная ряса. Ха! Дурная привычка, понимаешь, ведь...

— Да, — прервал он, — понимаю.

— Ты не смеешься.

— Нет таких шуток о жизни монахов, которых монах не слышал бы тысячу раз. — Он вздохнул с легкой тоской. — В монастыре достаточно времени, чтобы придумать их все.

— Как бы это ни называлось, без мешка ты другой, — продолжила Вигга. — Более... — Она искала слово, но отвлеклась на то, как его мокрая рубаха прилипала и отлипала от боков с каждым шагом. Сквозь ткань то проступали очертания ребер, то исчезали, то снова появлялись — будто подмигивали. Хорошие ребра, между прочим, то пропадают, то...

Она заметила, что он наблюдает за ней.

— Более что?

— Вот именно! Будто вас в мешки запихивают, чтобы скрыть всю красоту.

— Думаю, именно для этого их и носят. Давно уже... не носил ничего, кроме рясы. Я вообще никогда не хотел быть монахом.

— Кто бы мог подумать, — фыркнула Вигга, — что когда мы встретились в той таверне, у нас окажется столько много общего. Я, например, никогда не хотела быть оборотнем.

— Как это случилось?

— Обычным путем. Укусил оборотень. — Она расстегнула пару верхних пуговиц на рубашке (они, честно говоря, и так уже почти расстегнулись) и оттянула ткань, обнажив плечо с пятнистым кольцом шрамов, опоясанных руническими символами. — До сих пор ноет, бывает. Когда луна полная.

— Значит, правда? — спросил брат Диас, приглядываясь. Может, ей и показалось, но она поклялась бы, что его взгляд слегка скользнул в сторону от укуса. — То, что говорят про оборотней и луну?

Вигга замерла, закрыв глаза. Одно лишь слово. Луууууууна. Она увидела ее под веками. Круглую, раздутую, висящую в черноте с мягким, душным серебристым сиянием, словно спелый плод в небе, готовый лопнуть от сладкого сока. Она издала тихий звук. Не вой, а скорее скулящее воркование и дрожь пробежала от макушки до кончиков пальцев.

— О, это правда, — прошептала она.

— Понятно, — прокашлялся брат Диас.

— А ты? — спросила Вигга, снова застегивая непокорные пуговицы и шагая дальше. — Как стал монахом?