Алекс смотрела снизу вверх: — Мы все еще можем…
— Не думаю. Мы всегда знали… это не навсегда. — Санни сама лишь сейчас это осознала. — После коронации папское заклятье вернет меня в Святой Город. Пора искать новую цель.
Алекс потянулась к ней: — Но ты единственная…
Санни отступила: — Найдешь другую. Ты принцесса. Я эльф. Похоже на плохую шутку. Так и есть.
Тишина. Темнота. Близкие, но бесконечно далекие.
Алекс встала, выпрямившись, как учил барон Рикард: — Ты права. — Она расправила платье. — Больше нельзя… быть глупой. — И прошла мимо Санни обратно в покои.
— Алекс!
Та обернулась, в глазах проблеск надежды.
— Возьми фонарь. — Санни протянула его. — Мне свет не нужен.
Якоб стоял на коленях в луче света у окна, сложив руки, словно святой на картине перед мученичеством.
Санни приоткрыла дверь, наступила на скрипучую доску.
Якоб вздрогнул, шея хрустнула: — Санни?
— Сколько невидимых эльфов ты знаешь?
— Мог быть и Святой Дух. — Он медленно поднялся.
— Зачем ему посещать тебя?
Якоб взглянул на потайную панель: — У меня тайный ход?
— В таком месте их множество. Что делал?
— Молился.
— Думала, ты разуверился в Боге.
— Может, надеялся… что Он еще верит в меня. — Он опустился на кровать рядом, старые кости заскрипели.
— У Алекса кровать лучше.
— Она принцесса. А я убийца.
Тишина. Якоб мастер молчания.
— Думаю, она выйдет за Аркадия.
— В конечном счете, так лучше.
— Лучше для кого? — Санни свалилась к нему на колени, скрестив руки. Якоб обнял ее. Неожиданно нежно для убийцы эльфов.
— Я просто хотела… что-то свое.
— Ты заслуживаешь.
— Но нельзя.
— В юности я думал, — начал Якоб, — что строю нечто вечное. Идеальный мир. Себя. — Он переменил позу. — Дожив до моих лет, понимаешь: ничто не вечно. Ни любовь, ни ненависть. Если что-то еще не кончилось… подожди.
— Это должно утешать?
— Это правда. Ты имела нечто. Будь благодарна. — Якоб вздохнул. — Теперь отпусти.
Глава 61
Меч и Книга
Базилика Ангельского Посещения почти не изменилась со времен последнего визита Якоба.
Громадная тишина, в глубинах которой каждый шаг, слово или шепот рождали волны эха. Горько-сладкий аромат полироли и старого ладана. Бесконечные ряды скамей, вмещавших тысячи прихожан, отполированных до темного блеска поколениями набожных задов. Монахини в багровых капюшонах склонялись над лесом свечей, ростки пламени дрожали на грудах застывшего воска. Над алтарем — звезда из сотни копий, закрепленных на стально-золотом колесе. Копья блаженных героев Первого Крестового похода, выигранного и забытого еще до рождения Якоба. В центре — пять стеклянных сосудов с перьями ангелов, реликвиями Посещения, что вдохновило Святого Адриана заложить краеугольный камень Базилики. Теперь Патриарх и целый батальон священников в златотканых ризах, усыпанных темными самоцветами, готовились провести императорскую коронацию и королевскую свадьбу в одном действии.
Стены почти не было видно под иконами: от мозаичного пола до затемненного купола они теснились вплотную. Одни размером с ладонь, другие с ворота амбара. В окладах из серебра и золота или грубо вырезанных рамах, отполированных прикосновениями верующих. Тысячи святых, ангелов с крыльями и абстрактных: кольца глаз, спирали крыльев, лучи пламени, чащобы цепких пальцев.
Один образ привлек внимание Якоба: не святой с воздетыми к небу очами, а израненный мужчина с едва уловимой усмешкой. Словно вместо размышлений о добродетелях он придумал шутку и едва сдерживал смех.
— Святой Стефан? — спросил брат Диас.
— Великий защитник. Покровитель воинов. — Якоб отдернул руку, заметив, что палец почти коснулся рамы. — Годами носил такую икону на щите. Малево, конечно, не чета этой.
— Куда она делась?
— Похоронил с другом. — Якоб поморщился от внезапной боли. — Или врагом.
— Чьи это гробницы? — Брат Диас кивнул на усыпальницу с потемневшими надписями и изношенными саркофагами.
— Герои Трои, павшие при обороне во Втором Крестовом походе. Это, должно быть, Вильям Рыжий. — Якоб взглянул на статую идеального воина с грозным взором. — Сомневаюсь, что скульптор встречал его. Никто не догадается, что одна нога у него была короче, а нос — кривейший в Европе. А теперь вот он, вечно молодой. Вечно славный.
Брат Диас указал на пустые каменные саркофаги. — Может, и вам здесь место найдется.
Якоб фыркнул: — Боже упаси.
— На что же вы надеетесь?
— Умереть тихо во сне и не оставить следа.
— Вы? — Брат Диас изумился. — Вашу жизнь стоит воспевать! Сколько крестовых походов вы пережили?
Якоб вздохнул так глубоко, что старые раны на груди заныли, каждая — напоминание о поражениях и сожалениях.
— Два против эльфов. Один против язычников в Ливонии. Один против саримитов в Бургундии. Один против Сомневающихся в Баварии, но там почти не сражались, просто убивали. Затем поход Папы Иннокентии Четвертой против Последователей Пяти Уроков. — Он хрипло рассмеялся. — До Африки не дошли. Остановились на Сицилии за припасами, да и разграбили Мессину вместо этого. Вернулись домой, не получив прощения.
— И все же, — настаивал брат Диас, — вы святой воин, действующий по воле Папы!
— Она, возможно, не лучший судья характеров.
— Я видел, как вы четыре раза рисковали жизнью ради принцессы Алексии!
— Тот, кто не может умереть, не рискует, брат Диас.
— Но вы сражались в великих битвах, одерживали победы, получали раны…
— Величайшие битвы я вел с самим собой. И проигрывал. А страдал куда меньше, чем заслуживаю.
Брат Диас разглядывал статую Вильяма Рыжего, взиравшую в пустоту.
— Поэтому вы всегда ищете большего?
— Чего именно?
— Страданий. Неужели вы считаете себя вне спасения? — Брат Диас указал на темноту под сводами. — Судить это удел Бога.
— Тот, кто не может умереть, не может быть судим.
— Тот, кто не может умереть, имеет вечность для искупления. Судить себя самому, выносить приговор… — Брат Диас покачал головой. — Отдает гордыней, Якоб из Торна.
— Наконец-то вы заглянули в мое сердце, брат Диас. Вы мудрее, чем я думал.
— Легко быть мудрым в чужих жизнях и выборах.
— Но мало кому это удается. Признаю, при первой встрече я не возлагал на вас надежд.
— Я был мягок, наивен и самовлюблен. Вряд ли что-то изменилось…
— Изменилось. — Якоб редко хвалил. В юности он жаждал всю славу себе, как дракон золото. В старости — боялся, что одобрение погубит его. Но порой верное слово может направить жизнь к свету. И изменить мир. Пусть чуть-чуть. Но к лучшему.
— Всю свою долгую жизнь… — начал он, — я был человеком меча. Судил людей по железу в них. Храбрости. Мастерству. Пытался избавиться от этой привычки, но в мои годы…
— Я научился уважать меч, — сказал брат Диас. — Меч рубит опасности и защищает праведных. Как меч Святого Стефана. Как ваш.
— В лучшие дни и я так думаю. Но человек меча лишь расчищает путь для лучших. Чтобы люди Книги строили нечто стоящее. — Якоб отвернулся от гробниц и кивнул брату Диасу. — Давайте славить их. Вы впечатлили меня в тронном зале.
Брат Диас моргнул:
— Признаю, большую часть пути я был… не в своей стихии. Возможно, вы впервые видели меня на моем поле боя.
— Если это ваш бой, то именно вы заслужите величественную гробницу.
— Или я. — Батист подошела, ухмыляясь статуе Вильяма. — Тут не хватает гламура, согласны?
— А надпись будет гласить…? — Бальтазар последовал за ней. Они вечно препирались, как кошка с собакой. — «Неудавшийся цирюльник, мясница, подмастерье портного, модель художника?»
— Я была потрясающей моделью! — вскинула голову Батист.
— Поэтому и продержалась неделю, — язвил Бальтазар. — Чтобы получить статую, надо высунуться.
Вигга втиснула лицо между ними:
