— Черт! — Якоб наклонился, цепляясь за цепь.

— Ух! — Он обмяк о повозку. Жгучая боль в боку. Взглянув вниз увидел наконечник стрелы торчащий над бедром. Якоб обернулся и увидел на стене женщину с заячьими ушами (одно свисало с серьгами). Она уже натягивала тугой степной лук.

— Ох, бля...

Вторая стрела пробила легкое. Дыхание захрипело. Боже, как больно.

Батист исчезла, как и Санни. «Не высовывайся» — ее любимый совет. Но Якоб всегда высовывался. Вся его жизнь — череда последних рубежей, безнадежных дел и горьких концов.

Но меч все еще в руке. И клятвы обязывали. Превратив боль в стимул, он собрал силы, рыча сквозь стиснутые зубы. С каждым вдохом хрипел кровью.

Человек в сверкающих доспехах шагнул сквозь разрушенные ворота. Высокий, статный, в расцвете сил. По мечу в каждой руке, четыре кинжала на поясе. Позолоченный шлем в виде львиной пасти. Он взревел, рубанув ползущего гвардейца между лопаток и добил ударом в спину, оставив клинок торчать.

— И это все? — Человек в львином шлеме окинул двор презрительным взглядом. — Старый рыцарь, юный монах и горстка папских наемников? — Капитан гвардии был уже мертв, но пришелец рубил его труп, раскрывая череп в кровавом фонтане. — Бок совсем ебнулась.

— Мне монаха убить? — прохрипел человек с бычьей мордой, слова путались в звериной пасти.

— Убивать священников — к неудаче, — брезгливо бросил предводитель.

— Бляяядь! — Быкоголовый пнул брата Диаса в спину, оставив грязный след на рясе. Тот рухнул лицом в грязь.

Ключ — единственный шанс — лежал в двух шагах. Якоб, стиснув кровавые зубы, оттолкнулся от повозки, цепляясь за меч, как за последнюю перекладину лестницы.

— Это обязательно? — Львиный шлем усмехнулся. Его щека в брызгах крови.

— Клятвы... — Якоб хрипел, шатаясь.

—...данные... — Замахнулся из последних сил.

— Ради Бога, — сказал предводитель отступив. — Это позорище! — И всадил меч Якобу в грудь.

— Уфф... — Рыцарь затрепетал. Лезвие прошло сквозь сердце. Столько ран за жизнь — и все равно не привык к боли. Предводитель выдернул меч и Якоб рухнул на колени.

В ушах зашумело, будто прибой в Парну, где они прощались в последний раз. Волны, сливающиеся с пеплом костров. Он попытался встать. Клятвы... должны держать...

Рыцарь упал лицом в грязь.

Алекс вырвалась из кошмара в трактире — в кошмар двора.

Конюшни пылали, несмотря на дождь. Лошади бились внутри. Один из гвардейцев вопил, пока женщина с беличьим хвостом рвала его кишки окровавленной мордой. Горничная лежала со стрелой в затылке. На стене сидела лучница с заячьими ушами и лапками вместо ног, болтая ими, как ребенок.

Человек в сверкающих доспехах стоял у повозки, вытирая окровавленный меч. Увидев Алекс, он замер, словно гончая, учуявшая дичь.

— Ах! Как мило, что вы присоединились. — Он шагнул к ней, а с его клинка капали темные капли. — Я — герцог Марциан. Младший сын императрицы Евдоксии.

За его спиной Якоб лежал в грязи. Алекс встретилась взглядом с монстрами вокруг, с их звериными глазами и ледяным взором Марциана. Она не могла вымолвить ни слова.

— Извините за... творения моей матери. — Герцог оттолкнул человека с кошачьими глазами и поясом кинжалов. — Воняют, так же как и выглядят, но зато преданы. А преданность бесценна в нашей семье.

— Мы? — Алекс задрожала. — Вы спутали меня... с кем-то. Я никто...

— Папа так не считает. — Марциан вытащил из-за пояса сверток. Развернул и показал папскую буллу с печатью. Алекс хоть и не умела читать, но зато знала содержание. Это было подтверждение ее «родства».

— Да. — Его взгляд скользнул по пергаменту, затем по ней. — Вы. Пропавшая принцесса Алексия Пиродженнетос. Моя кузина, рожденная в пламени. Единственная наследница Змеиного Трона Трои. — Он скривился. — Ебать меня в сраку.

Герцог Михаил был мертв. Папские гвардейцы — мертвы. Якоб из Торна если и не умер, то был на краю. Брат Диас сгорбился в грязи, шепча молитвы. Возможно, уже труп, но еще не понял этого.

— Я знаю! — Алекс поняла, что все еще сжимает кинжал со змеиной рукоятью, и швырнула его прочь. — Это же шутка! Ха-ха-ха— Она пятилась, подняв дрожащие руки. — Я сама над собой смеюсь!

Она споткнулась о труп и упала на задницу. Марциан фыркнул. Самое страшное — она продолжала смеяться. Жалкие смешки. Ее сейчас убьют, а она смеется.

— Я не принцесса! — Алекс ползла назад, голос перешел на визг. — Я ворюга! Бежала от долгов! Я дерьмо! Что мне с троном? Ха-ха-ха. — Слезы смешивались со смехом. — Я продаю поддельные реликвии! Обманываю паломников! Украла гребень! Смотри! — Она вытряхнула его из рукава в грязь. — Мне не нужен трон! Ха-ха-ха.

— Если только ты не паломник, а? — Марциан усмехнулся. Чудовища загоготали — смесь скотского рева и клекота.

— Ты предлагаешь жалкость, но не причину тебя не убить. Так что... Ты умрешь. — Спина Алексы уперлась в стену. Герцог скривил лицо — Хотя бы умри с достоинством. Ты же королевская кровь. — Он швырнул ей папскую буллу на колени.

— Пожалуйста...

— Вставай! — Он взревел, брызгая слюной.

Колени дрожали, но, цепляясь за стену, она поднялась. Чем выше –

тем тверже становился ее взгляд. Алекс подняла подбородок, встретившись взглядом с «кузеном».

— Пошел нахуй! — И плюнула ему в лицо.

— Хм. — Улыбка Марциана исчезла. — Теперь вижу сходство. — Герцог занес меч.

— Погоди! — Брат Диас встал между ними. — Момент!

Марциан схватил монаха за рясу, приставив клинок к горлу. В этот момент Алекс заметила следы в грязи. Невидимые шаги.

Санни материализовалась у повозки, подняла ключ, и открыла замком. Засовы упали. Задняя стенка повозки рухнула в лужу рядом с телом Якоба.

Внутри — тьма.

Или... движение? Глубокая тень в черноте.

— Что в повозке? — нахмурился Марциан.

Изнутри донесся рев. Глубже и страшнее боевых псов. Быкоголовый отступил, сжимая топор.

— Мне не говорили... — прошептал Диас.

С леденящим воем нечто вырвалось из тьмы. Клубок когтей, шерсти и мышц.

Чудовище впилось в быкоголового, и с легкостью разорвало его от горла до паха на половинки. Внутренности вывалились кровавой массой.

— Боже... — Алекс замерла.

Волчица Вигга вопила от ярости и восторга, вырвавшись из проклятой повозки и вновь предавшись своему ремеслу — убийству, а заодно и хобби...

Тоже убийству.

Ей было все равно, почему у этого ублюдка была бычья голова. У всех ведь головы разные, не так ли? Она юркнула под его топор, вырвала железо из сведенных судорогой кулаков и обрушила его обухом на рог, отломив его. Затем швырнула топор в кроликоголовую девчонку на стене, расколов ей череп надвое. Потом впилась кулаками в бычье брюхо разрывая его и вырывая кишки — рыча и разбрызгивая слюну, всхлипывая в поисках хорошего мяса, сочных кусочков, лакомых кусков.

Головы у людей могут разниться, но нутро у всех похожее.

Ее челюсти со щелчком сомкнулись на женщине со свиной мордой, захватив голову и руку разом. Сжимала, сжимала, сжимала, пока кость не хрустнула, и рука, обмякла, словно мешок с кашей. Свинья завизжала, отбиваясь щитом в свободной руке. Поросенок лупила ободом по морде Волчицы, пока та рычала в ярости, потому что обломки руки все еще торчали меж ее зубов. Вигга извивалась, выбирая лучший захват: кусала, выкручивала, кусала, рвала, кусала.

Визги перешли в вопли, потом — хруст — череп лопнул как грецкий орех, и Волчица Вигга высосала весь свинной мозг. Фу, какая мерзкая соленая жвачка! Она подавилась, закашлялась и затем выплюнула серую массу, после чего впилась когтями задних лап в эту противную свиноматку, и рвала ее так яростно, что оторвала и вторую руку, а потом швырнула остатки в быкоублюдка, который, с вываливающимися кишками, поднимался с воем. Оба шмякнулись во двор, перемешавшись в отвратительную фаршеобразную массу.