— Где... хорошее мясо? — заорала она, но ее зубы и язык не годились для человечьих слов, а дождь щекотал нос, превращая речь в вой и рычание. Но сученыши все поняли. Они-то думали, они — звери, они страшные, но теперь узрели истинного монстра. Они метались, их глаза бешено вращались, они падали, они ползли прочь, они скулили от ужаса. Волчица Вигга сквозь пелену ярости вспомнила: все, что ходит, ползает или летает, всегда боялось ее.

Так и должно было быть.

Она вцепилась в лошадиный круп — не разобрав, человекоконь это или просто коньконь, зная лишь, что это мясо и повалила его на землю. Задние когти начали рвать и вспарывать тушу, вышвыривая внутренности через весь двор, так что стена заблестела кровавыми лоскутами. Волчица затолкала в пасть полную гортань внутренностей, давясь и хрипя, но это не было хорошим мясом.

Страшный голод горел, как раскаленный уголь в глотке, как пылающее клеймо в жопе, огромная пустота внутри душила и подстегивала, заставляя ее метаться, извиваться и орать, будто она готова была разорвать собственный хвост.

А хвост у нее вообще был?

Она вертелась волчком, пытаясь увидеть, но задние лапы вечно ускользали, падлы, и в итоге она шмякнулась кувырком через голову, заляпав весь двор грязью и кровью.

Увидев в этот момент очередной ходячий кусок мяса, Вигга поймала его и швырнула об стену. Голова разлетелась вдребезги, но волчице этого показалось мало. Она швырнула снова, так что стена треснула. Швырнула в третий раз — он болтался, как тряпка, а обломки камней рухнули на него, превратив в месиво, где торчали лишь пальцы.

Она рвала, кромсала, давила их, будто в каждом таилась особенная тайна. Но внутри находила лишь зловонное месиво и разочарование, сколько бы она ни старалась в поисках сокровищ.

Вигга засунула нос в овцу, сама вся в шерсти, но волокна все равно забились в ноздри — пришлось дергаться, скулить, чихать, разбрызгивая сопли. Она завыла на небо. Волчица была готова сорвать солнце и сожрать, дотянись когти. И еще она ненавидела эти мясные мешки, ненавидела деревья, стены, небо, дождь и себя больше всего — грязное голодное чудище, у которого, наверное, даже хвоста нет. Хотела вывернула бы себя наизнанку и сожрала, до того бесконечен был ее чудовищный голод...

Но... кто это?

Мужчина в сверкающих-пресверкающих доспехах, с сияющим-пресияющим мечом и крупицей упрямой решимости сквозь ужас на лице. Какое красивое лицо. Ооо, храбрец-храбрец. Вы только посмотрите на него. Волчица Вигга жаждала впиться в него, и проверить, не спрятано ли внутри хорошее мясо.

Она кралась к нему, соблазнительно извиваясь на цыпочках, как сука перед кобылем во время течки, и с разинутой пастью, задевающей грязь. Дождь холодными иголками колол болтающийся язык, оставляя зигзаги кровавой слюны.

— Умри, исчадие! — взвизгнул он.

— Сдохни сам, сучий ублюдок, — парировала она, но острота пропала, ибо вылилась в хлюпающий вой. Вместо этого она выбила меч из его руки, сломав кости прямо в железных латах. Клинок, звеня, улетел в повозку, а она обхватила его шею и вцепилась в голову.

Этот блестящий шлем чертовски раздражал — не ломался сразу. Ее зубы скрежетали по металлу, задевая, возможно, и лицо. Возможно, даже, оторвался нос.

Прежде чем она успела как следует сомкнуть челюсти, что-то ударило ее в спину, опрокинув кувырком. Она метнулась к источнику боли. Это был мужчина с кошачьими щелевидными глазами ударил ее алебардой. Из-за этого бок теперь ныл и горел, и хоть она ненавидела все, котов ненавидела особенно. Кем он себя возомнил?

Он замер в кошачьем шоке, когда она прыгнула на него и вырвала кусок из его грудной клетки, а затем швырнула вверх ногами в горящие конюшни. Крыша рухнула, горящая солома накрыла еще дергающийся труп, а лошадь, вырвавшись, понеслась по двору с горящим хвостом. Она ненавидела котов.

Блестящий поднялся вновь, что заслуживало уважения, учитывая, что он рыдал, с безжизненно болтающейся рукой. Урок: однажды ты король двора, а на следующий день — твое лицо превращается в кровавые лоскуты, а из дыры вместо носа пузырится кровь. Вигга набросилась, на этот раз захватив челюстями не только передними, но и коренными зубами, и трясла его, как тряпку, доспехи гремели, будто телега торговца кастрюлями, падающая с обрыва. Кажется, она такое уже видела.

Он булькал, визжал, царапал ее морду, пытался разжать челюсти ногтями, но шансов у него было меньше, чем остановить прилив пальцами. Она грызла, рвала, сталь наконец поддалась. Разом. И она раздавила его череп с громким хрустом. Сок брызнул, она запустила язык внутрь, втягивая кусочки вкусного мягкого мяса, а затем швырнула обрывки его тела через стену.

Ужасный голод утихал, прекрасная нужда убийств иссыхала. Она выплюнула клочья шлема и начала рыча бродить кругами. Может, ей еще нужно хорошее мясо, а может — прилечь? В повозку, где темно и пахло собой. Там уютно.

Прилечь и вздремнуть.

Но что за назойливый звук? Волчица обернулась. Ее слюна капала с клыков. Она увидела девчонку с дрожаще-безучастным лицом — таким, какое бывает, когда слезы уже кончились, и трясущегося священника на коленях перед ней. Вигга чуяла запах мочи, говна и духов, не понимая, кто из них обосрался, а кто надушился. Или оба. Или, может, духи пахли мочой и говном. Загадка. Священник бормотал молитвы, как всегда: «О Боже, о Спаситель, о Святая Беатрикс», будто Богу есть дело до этого мяса, будто Богу есть дело до чего-то, кроме себя.

Она оскалилась и издала скрежещущий рык — Волчица Вигга и Бог терпеть не могли друг друга, и это ее...

...

...

Раздражало.

Брат Диас стоял на коленях, все еще прикрывая дрожащую принцессу Алексию телом. Хотя, возможно, это было случайностью. Он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Парализованный ужасом, пока чудовище подбиралось ближе, расплываясь сквозь слезы в его глазах, ее рык заставлял дрожать весь двор.

Оно казалось огромным волком, псом размером с лошадь, но лохмотья человеческой одежды волочились за ним, пока оно кралось низко к земле. Передние лапы напоминали руки у которых мускулы вздувались под жесткой шерстью. Из почти человеческих пальцев торчали изогнутые когти, цепляясь за грязь.

Сквозь черную гриву, слипшуюся от крови, кусков мяса и мозгов мелькнула волчья морда. Проблеск глаз. Дьявольских глаз, пылающих ненавистью. Огромная пасть, черные губы, поджатые в безумной усмешке. Зубы — будто ножи мясника, дымящиеся от крови.

— Отче, защити нас... — прошептал он. Колено дергалось. Он слышал, как оно трепещет под рясой.

— Хоть и стоим у врат ада... — Чудовище рявкнуло, брызнув туманом крови ему в лицо. Он зажмурился, отворачиваясь.

— Хоть дыхание смерти... над нами... — Горячее дыхание коснулось щеки, молитвы превратились в бессмысленный стон. Смерть пришла, ужасная смерть. Он схватил руку Алексы, почувствовав, как та сжимает его в ответ с отчаянной силой...

— Вигга! — прогремел голос.

Брат Диас приоткрыл один глаз.

Якоб из Торна был, как бы выразилась Батист, пиздец как мертв. На его гамбезоне все еще зияла кровавая дыра в сердце от смертельного удара Марциана, не говоря уже о двух стрелах, торчащих из тела. И все же он стоял, невозмутимо выпрямившись, с видом разъяренного учителя, отчитывающего строптивого ученика.

— Вигга! — рявкнул он, шагнув к чудовищу. — Это поведение неприемлемо!

Чудовище попятилось. От Якоба и, слава Спасителю, от брата Диаса. Теперь оно больше походило на человека, присевшего на задние лапы, а не ползущего на четвереньках. Сквозь спутанные волосы виднелось меньше морды и больше лица. Воцарилась странная тишина, прерываемая лишь предсмертным хрипом одним из растерзаных зверолюдей.

Потом существо наклонилось вперед, раскрыв пасть — брат Диас отпрянул, хотя теперь в ней было меньше звериных клыков и больше человеческих зубов, и прохрипело сдавленно: