— Какого хуя происходит? — зашептала она, ерзая на скамье. — Мы что, коронуем рыбу?

— Это не буквально о рыбах, — прошептал брат Диас. — О милосердии.

— Тогда почему не сказать прямо? — Вигга недоуменно моргнула.

Она не особо жаловала Одина, Фрейю и прочих, те ей ничем не помогли, но она хотя бы понимала их. Они были мелочны, похотливы и жадны, как все, если не больше. В чем смысл быть богами, если не превосходить смертных? Но Спасительница задавала слишком высокую планку. Вигга уставилась на ее витражный образ с раскинутыми на колесе руками. Вся в добродетелях и жертвенности. Вигга же не могла сдерживать даже чих. Даже до укуса.

Якоб был мастером сдержанности. Стиснув шраматиую челюсть, он терпел. Ни выпивки, ни лжи, ни ебли. Он не давал обет против удовольствий, но жил так, будто дал. Зачем жить вечно, если не жить?

Рядом развалился барон Рикард, раскинув руки по спинке скамьи, словно в борделе. Дама рядом тяжело дышала, обмахиваясь и явно мечтая, чтобы он ее укусил. Вигга не понимала, как можно хотеть этого усмехающегося трупа, но лемминги ведь тоже обожают обрывы, да?

Она снова заерзала. Ее задница не создана для сидения.

— ебаные яйца Одина, как же скучно. Или, если я крещеная… «ебанные Сиськи Спасительницы»? Так можно?

Брат Диас потер виски. — В Базилике… желательно воздержаться от подобных изречений.

Тем временем Алекс села на табурет, пока бородач-священник бубнил за ней. Две служанки накинули на нее пурпурную мантию, закрепив массивной золотой брошью. Леди Севера вручила ей сноп пшеницы, герцог Михаил — позолоченное копье. Острие дрожало так, что Вигга надеялась, как бы оно не выбило глаз Патриарху, хоть какое-то развлечение. Но увы.

Все это бред, но, глядя на восхищенные лица толпы, Вигга вдруг уловила смысл. Выбор семнадцатилетней девчонки, едва держащей копье, лишь из-за рождения в «правильной» комнате — нелеп. Но оберни это блеском и ритуалом, и глупость станет священной.

— Что трудно создать, то трудно разрушить, — пробормотала она.

Патриарх вылил масло из золотой ложки на голову Алекс, а затем взял корону с подушки и медленно опустил ее. Драгоценности мерцали в полумраке.

— Брось уже и дай посрать! — прошипела Вигга. Ее услышали бы даже на галерке, будь здесь не тишина.

Она почувствовала перемену, когда Патриарх возложил золотую тяжесть на голову Алекса. То самое тянущее чувство в животе, что притащило ее в Трою, теперь звало обратно к морю.

— Ну вот и все. — Бальтазар потер живот, и Вигга поняла: он тоже это чувствует.

— Вот и все, — закрыл глаза барон Рикард. Они все это ощущали.

Четверо вельмож наклонились, и Вигга заметила, что Алекс сидела на золотом щите. Теперь ее подняли на плечи, выставив толпе, словно товар на аукционе. Все встали с колен, зашуршав одеждами, и Вигга наконец размяла ноги. Алекс едва держалась под тяжестью короны, косясь вверх, будто боялась, что та свалится, а копье и сноп пшеницы полетят вниз по нефу. Но корона удержалась. Запели хоры, зазвонили колокола. Вигга рассмеялась: колокола она любила еще с того набега, когда Олаф разбил один из них. Гул в сводах заставил ее задуматься, может, спасение все же лучше язычества. Твердости в решениях ей всегда не хватало. Даже до укуса.

— Пора. — С кряхтением Якоб поднялся и повел их к выходу. Вигга оглянулась: Алекс на щите, герцог Михаил и леди Севера улыбались. Чем все кончится? Но узнать не доведется. Часовня Святой Целесообразности была как повозка с трупами — рады ей только в беде.

Колокола еще звонили, когда они вышли из врат, миновали стражу и ступили в пятнистый свет.

— Жаль свадьбу пропустим. — Вигга свернула с дороги, спустила штаны и присела в кустах. — Хотя эта публика и там все занудством зальет.

— Нельзя приличнее? — Бальтазар закатил глаза.

— А что, в часовне? Тогда бы лужа на скамье осталась — спасибо бы не сказали.

— Она права, — фыркнула Батист.

— Почему, когда приспичит, иногда так трудно начать? — Вигга кряхтела, стараясь не обмочиться. Под звон колоколов и облегченный мочевой она наконец расслабилась, но остальные хмурились.

— Задница Фрейи, — выругалась Вигга, отряхивая капли и вытирая руку о лист. — Чего вы кислые?

— Мы плывем в Святой Город, — огрызнулся Бальтазар. — Обратно в клетку. К презрению и рабству.

— А, — Вигга нахмурилась. — Забыла про это.

Алекс стояла, уставясь в пустоту, пока фрейлины суетились вокруг. Казалось, она целый день оставалась неподвижной, а люди кружили, как вокруг гипсовой статуи Спасительницы в праздник. Одевали, раздевали, как манекен портного. Примеряли головные уборы, будто она вешалка для шляп. Утром ее зашивали в платье, расшитое молитвами. Теперь распарывали.

Она не понимала: голова кружится от аплодисментов, она вымотана ожиданиями, боится править Империей или паникует от мысли о брачной ночи. Хотелось смеяться, рыдать, спрятаться под кровать и бежать в порт одновременно.

— Я императрица Трои, — пробормотала она в сотый раз.

— Несомненно, Ваше Сиятельство. — Леди Севера наблюдала за раздеванием, словно за распаковкой фамильной реликвии. Мысль, что та теперь ее будущая тетя, должна была утешать, но лишь напоминала о собственном браке, и Алекс снова захотелось бежать.

— Я императрица Трои… — Она зажмурилась. — И мой муж уже в пути.

— Боюсь, это не похоже на ваши мечты о брачной ночи.

Алекс фыркнула: — Честно, я не мечтала дожить до двадцати. — И сейчас не была уверена.

— Не волнуйтесь. Зенона и Плакидия будут за дверью. Я и герцог Михаил — этажом ниже.

— Так если муж попытается заколоть меня, вы успеете остановить кинжал?

— Ваш муж не станет колоть вас кинжалом, — сказала леди Севера. — Во всяком случае, не этим.

— Не этим… — Алекс задумалась, пока одна из девушек (Клеофа или Атенаида) распарывала шов, а другая сыпала лепестки на ковер.

Леди Севера деликатно кашлянула: — Вы ведь не… девственница?

Алекс фыркнула громче: — Даже близко нет.

— Хорошо. Это… хорошо.

— Разве невеста должна быть ею?

— Идеал не всегда… идеален. По крайней мере, вы знаете, чего ждать.

— Настолько плохо? — Алекс вздохнула, слушая, как рвутся нитки. — Месяцы чувствовала, как меняюсь. Теперь снова. Не знаю во что.

— Превращение это часть жизни, — сказала леди Севера. — Страшно, но необходимо. Даже прекрасно. Гусеница становится бабочкой.

Алекс сглотнула: — Бабочки живут недолго.

В шелковом платье, которое на нее накинули, чувствовалась обреченность мотылька. Ткань спадала при малейшем движении, оставляя мало для воображения.

Постучали в дверь. Обычный стук, но для Алекс он прозвучал, как забивание гвоздей в гроб. Одна из девушек (Плакидия или Зенона) пошла открывать, остальные засуетились, поправляя складки и румяня щеки, будто это решит, будет брак блаженством или каторгой с куском дерьма.

На голову водрузили венок из золотых листьев — нечто между соблазном и властью. Под стать ей, ведь Алекс сама металась между этими ролями. Когда дверь открылась, она облокотилась на столбик кровати, скрестив руки, с нахмуренным лбом и приподнятой бровью. Как сердитая кухарка, ждущая опоздавшего пекаря.

Аркадий замер в дверях, одетый не в воздушные ткани, а в расшитый золотом камзол, накрахмаленную рубашку и лакированные сапоги, в которых его только что обвенчали. Он изящно поклонился — к облегчению Алекс, ведь быть убитой кем-то с дурными манерами было бы обидно.

— Ваше Сиятельство. Или, пожалуй… — Он поднял взгляд с легкой ухмылкой. — Моя супруга?

— Ваша Светлость. Или, полагаю… — Алекс с трудом выдавила: — Мой супруг.

Последняя из фрейлин, Атенаида или Плакидия, бросила горсть лепестков и захлопнула дверь, оставив их наедине: императрицу и консорта, Алекса и человека, еще несколько дней назад бывшего ее злейшим врагом.

Отлично.