— Боюсь, мои недуги так просто не излечить.

— Раны тела меркнут перед ранами души.

Якоб не был согласен. Борис Дроба точно бы возразил. Тот получил пику в пах во время давки у ворот Нарвы. Умирал семь месяцев, и месяцы те были адом. Но эта притча вряд ли пришлась бы епископу по вкусу. За долгие годы он усвоил: слова редко лучше молчания. Особенно когда речь о гениталиях. Он хрипло крякнул и замолчал.

Епископ прикрыла ладонью глаза, глядя на дорогу позади:

— Что вы думаете о нашем Благословенном Братстве?

Якоб часто оценивал численность толп (иногда под боевые кличи атакующих) и определил группу в двести душ. В авангарде, среди солдат и хмурой монахини, ехала ее складная кафедра на колесах. Штуковина, впечатляющая брата Диаса даже больше, чем сама епископ.

За ними богачи: портреты купчихи из Ананьи и ее четвертого мужа, несомые слугами. Они жаждали спасти души, но не так сильно, как спасти дела, потому купили индульгенцию, отправив вместо себя изображения. Спаситель говорила, что в рай проход не купишься, но все знали, что это был лишь торг.

Основу братства составляли крестьяне и ремесленники, многие с недугами. Слепая пара с девочкой-поводырем. Болезненно худая женщина, стонущая на носилках. Все они молились о чудесах у грядущих святынь.

Бедняки шли в хвосте. Меньше поклажи, дырявее обувь. Кающиеся преступники в кандалах, с табличками о грехах. За ними попутчики: нищие, воры, сводники, проститутки, торговцы пороком, включая палатку с музыкой и смехом до рассвета. Даже ростовщик с передвижным ломбардом и охранниками — бизнес-план, проверенный веками. Группа, жаждущая прощения, неизбежно притягивает грешников.

Что Якоб думал о Благословенном Братстве? Что это общество в миниатюре: низкие и высокие, великие надежды и мелкие амбиции, конкуренция, привилегии, жадность, эксплуатация. Обрамленные складной кафедрой и походным борделем.

— Думаю, «благословенное» — сильное преувеличение, — сказал он, с трудом переставляя ноги. Замешкаешься — уже не сдвинешься.

Брат Диас с благочестивым осуждением окинул взглядом отстающих:

— Здесь присутствуют... сомнительные элементы. Ваши стражи не могут их прогнать?

— Добродетель — в сопротивлении искушению, — ответила епископ, — а не в его отсутствии. Разве униженные и оскорбленные не нуждаются в благодати Божьей так же, как знатные?

— Им определенно сложнее ее оплатить, — буркнул Якоб.

Епископ усмехнулась:

— Воин и мыслитель? Редкое сочетание. Скажи, сын мой, за какой грех ты искупаешь вину?

Тут Якоб обычно жалел о клятве говорить правду. Как с убийством графа, женитьбой на ведьме или постом Палача Папы... Тогда эти идеи казались хорошими.

— Ну... — Он растянул слово. — Когда речь об искуплении... трудно выделить что-то одно...

— Ярек не любит об этом говорить. — Алексия дружески обняла его сгорбленные плечи, устремив на епископа искренний взгляд. — Он из тех сильных молчунов, что копаются в темном прошлом. Может он и расплачется и все расскажет, но я бы не задерживала при этом дыхание. Да, Ярек?

Якоб поклялся не лгать, но от чужой лжи не договаривался. Он хрипло крякнул и замолчал.

Епископ Аполлония открыла рот, но Алексия уже обхватила брата Диаса:

— Брат Лопес имеет особое поручение от Ее Святейшества Папессы!

— Правда? — монах округлил глаза.

Алексия кивнула на остальных:

— Сопровождать этих бедных грешников в паломничестве, дабы обрели они благодать Спасителя.

— А, да... — Брат Диас без энтузиазма взглянул на паству. —...та самая миссия.

— Вот Базил из Мессины. — Она ткнула пальцем в Бальтазара. — Сицилийский купец. Главный грех — непомерное самомнение. Хотя еще и с пиратами сделки водил.

Бальтазар приподнял бровь:

— В моей профессии порой приходится иметь дело с сомнительными личностями.

— Меня зовут Рикард. — Барон протянул епископу руку.

— У него... — Алексия прищурилась. — Проблемы с выпивкой?

Рикард оскалил клыки:

— Можно и так сказать.

Епископ тем временем разглядела босые ноги Вигги: одна с рунами на пальцах, другая с надписью «осторожно».

— Сильный жест благочестия... Идти к искуплению босиком.

— Просто обожаю грязь меж пальцев. — Вигга задрожала от смеха, шевеля пальцами. Почти мило, если забыть, на что она способна.

— Вигга была викингом, — пояснила Алексия.

— Очевидно, — пробормотал Бальтазар с презрением.

— Язычницей.

— Очевидно, — вздохнул брат Диас.

— Грозной щитоносицей, ходившей в набеги на англов...

— Вряд ли кто-то ее за это осуждает, — заметила епископ.

—...но брат Лопес привел ее к свету Спасителя!

— Слава Богу, — процедил барон Рикард, закатив глаза.

— А ты, дитя? — Аполлония повернулась к Алекс, — Такая говорунья, и ничего о себе?

— Мне стыдно признать, но я была воровкой, Ваше Преосвященство, — Алексия виновато опустила голову.

— Святая Екатерина тоже воровала, пока не отвергла мирское. Признание греха — первый шаг к искуплению. Возможно, и ты обретешь благодать, направив таланты на благое.

Алексия набожно опустила ресницы:

— Кто же не мечтает об этом?

— Надежда — главная из Двенадцати Добродетелей.

— Источник всех остальных, — поддакнул брат Диас.

— Направлять заблудшие души к свету... — Епископ положила руку ему на плечо. — Брат Лопес, вы творите дело Божье.

— Стараюсь, Ваше Преосвященство. — Он возвел глаза к небу. — Жаль, что Он не облегчает путь.

— Где ценность в легких победах? — монахиня посмотрела на небо, — Близится полдень. Прервемся на молитву.

Она повела его к голове колонны. — Может, прочтете нашей добродетельной пастве о Ионе и драконе?

— Любимый отрывок!

Волчица Вигга наблюдала за ними, задумчиво скребя ногтями растянутую шею:

— Мне нравится «щитоносица».

— Щитоносица, ну конечно, — фыркнул барон. — Топоринная сука, скорее.

Вигга оскалилась:

— А «топоринная сука» — вообще огонь.

— Брат Диас явно очарован епископом, — заметила Алексия, глядя, как он важно шествует рядом.

— Вряд ли она его трахнет, — сказала Вигга.

Бальтазар потер переносицу:

— Не все крутится вокруг ебли.

— Конечно нет, — бодро шмыгнула Вигга, сплюнув в грязь. — Только процентов на семьдесят.

— Надеюсь, это не закончится слезами, — вздохнула Алексия.

Якоб надавил на ноющее плечо и заковылял вперед.

— Все заканчивается слезами, — пробурчал он.

Все постоянно боятся.

Вот что ты должен себе повторять.

Они могут бояться не того, чего ты. Высоты, провала, желания обоссаться и невозможности это сделать. Но все боятся чего-то. Даже если нет — полезно думать, что боятся. Смелые просто лучше притворяются, а притворство — ложь под другим именем. А во лжи Алексия была среди лучших, спроси у кого угодно.

Поэтому она направилась туда, где сидеть меньше всего хотелось. Алекс протиснула ногу между Виггой и Батист, плюхнулась на узкий обгорелый пенек у костра и втиснула плечи между ними.

Надеялась, что подвинутся, но пенек был не безразмерный. Батист не могла сдвинуться, не упав, а Вигга и вовсе не шелохнулась, словно Алексия уперлась в дерево. Горячее, липкое дерево, покрытое татуировками-предупреждениями и воняющее потом.

Вот куда приводит храбрость. Застряла, как пробка, между самой опытной авантюристкой Европы и норвежской оборотенью.

Батист посмотрела на нее свысока, приподняв бровь, будто пастух на барашка для жаркого:

— Присоединяйтесь, Ваше Высочество.

— Уже присоединилась. — Алексия набрала полный черпак похлебки и сунула в рот, изображая удобство и смелость, затем едва увернулась от ленивого взмаха руки Вигги в темноту. Уклонилась от руки она ловко, но чуть не слетела с пенька от вони волосатой подмышки оборотня.

— Куда, блядь, они все идут? — Вигга уставилась на другие костры, группы паломников и чужие страхи.